Александр Ивич
Природа. Дети.
Пришвин
Паустовский
Дубов
Панова
ОЧЕРКИ
Москва
"ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА"
1975
8Р2
И 17
© ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1975 г.
Пришвин — детям
Константин Паустовский, в некоторых чертах литературный сосед Пришвина, писал о нем: «Если бы природа могла чувствовать благодарность к человеку за то, что он проник в ее жизнь и воспел ее, то прежде всего эта благодарность выпала бы на долю Михаила Пришвина»[1].
Природу в целом и каждое ее явление, каждую деталь Пришвин воспринимал двойным зрением: поэта и ученого. Самобытны способы его проникновения в природу — до сокровенных ее глубин. Самобытны и способы художественного воплощения своего видения. Писатель на редкость точен: достоверны и зорки его наблюдения; у него нет случайных слов — каждое выверено, взвешено и накрепко уложено во фразу. В ранних книгах Пришвина было много просторечных, иногда и диалектных слов, часто даже выделенных разрядкой. Постепенно отбор слов становился строже. Уже зрелым мастером он писал: «[...] замечаю в себе в одном постоянство,— это все большее и большее приближение к простоте языка, и чувствую, это не просто» (т. 4 стр. 322)[2]. Простое слово Пришвина удалено от банального на бесконечное расстояние. Его талант управления словами особенно ясно выражен во внезапности их сочетаний, останавливающих внимание читателей с такой же физической необходимостью, как шлагбаум на пути.
Пришвин — один из самых автобиографичных русских писателей. Говорю не об автобиографическом его романе «Кащеева цепь», а обо всем творчестве. Кроме этого романа, где о герое его, Курымушке, говорится как раз в третьем лице, почти все произведения Пришвина написаны от первого лица. Однако было бы ошибкой ставить знак равенства между «я», от имени которого ведется рассказ (для обозначения этой формы в литературоведении иногда пользуются выражением «рассказ рассказчика»), и Михаилом Михайловичем Пришвиным. Но неосторожно и резко отделять рассказчика от автора. Подлинность наблюдений, поэтически претворенных в произведениях Пришвина, нередко подтверждается и дневниками писателя, и миниатюрами «Календаря природы» — тоже своего рода художественным дневником наблюдений,— и сделанными автором фотографиями, и биографическими сведениями. Например, все собаки, которые изображены в его произведениях, действительно принадлежали Пришвину или были ему близко знакомы.
Пришвин называл себя естественником. Он и был им по образованию. Но можно применить к нему и старомодное слово «естествоиспытатель». Он природу не только наблюдает, он испытует ее неисчерпаемые возможности, разгадывает ее загадки.
Важнее ружья для неутомимого охотника Пришвина была собака. Она помогала находкам остротой своего чутья, недоступной человеку. И в то же время сама была для Пришвина объектом наблюдений, развития ее возможностей умелым воспитанием. Страсть к наблюдению, испытанию природы рано родилась у Пришвина. Во вступлении к составленному им для ребят сборнику своих рассказов «Золотой луг» (названо вступление «Моя родина») Пришвин писал, вспоминая о своем детстве:
«После чаю я уходил на охоту за перепелками, скворцами, соловьями, кузнечиками, горлинками, бабочками. Ружья тогда у меня еще не было, да и теперь ружье в моей охоте необязательно.
Моя охота была и тогда и теперь — в находках. Нужно было найти в природе такое, чего я еще не видел, и может быть, и никто еще в своей жизни с этим не встречался.
Перепелку самку надо было поймать силками такую, чтобы она лучше всех подзывала самца, а самца поймать сетью самого голосистого. Соловья молодого надо было кормить муравьиными яичками, чтобы потом пел лучше всех. А поди-ка найди такой муравейник да ухитрись набить мешок этими яйцами, а потом отманить муравьев на ветки от своих драгоценных яичек.
Хозяйство мое было большое, тропы бесчисленные» [3].
Охота, часто без ружья, охота за открытиями, обогащающая ум, познания, сердце наблюдателя, а иной раз — и науку...
К этому нужно сделать существенное добавление: во всех странствиях, близких и дальних, с ружьем и без ружья, Пришвин охотился за словом — тем емким и выразительным словом, которое определяет стиль пришвинских рассказов о природе. Рассказов ли?.. Пришвин называл свои вещи очерками (М. Горький писал, что Пришвину его поэмы «угодно именовать «художественным очерком»), но пришвинское определение этого жанра несколько отличается от общепринятого: «Мы будем понимать под очерком особенное, специфическое отношение автора к своему материалу как в смысле подчинения ему, так и, скажем, оволения»,— писал он в статье «Мой очерк» (т. 4, стр. 9). Подзаголовок — «Биографический анализ» — характерен для писателя, который всегда, и в дневниках и в книге о творчестве «Журавлиная родина», так же пристально наблюдал, анализировал процесс своего литературного труда, его истоки и цели, как природу, как весь окружающий мир. Дальше в статье[4] читаем: «[...] Пришвин благодаря своей необыкновенной близости к материалу, или, как он сам говорит, родственному вниманию, выявляет нам лицо самой жизни, будь это цветок, собака, дерево, скала или даже лицо целого края» (т. 4, стр. 12).
2
Все ссылки к цитатам из М. Пришвина, кроме специально оговоренных в сносках, даны в тексте в скобках, по изданию: М. М. Пришвин. Собрание сочинений в шести томах. М., 1956—1957.
4
В статье «Мой очерк» Пришвин говорит о себе в третьем лице — еще одно напоминание о постоянной его позиции наблюдателя.