Уже есть луна с облачком возле нее, лесная полянка, стволы деревьев. Теперь прибавились сухая листва и ручеек.
«Смотрю: будто двинулся вперед. А я тоже немного подвинул к нему свое озеро. Он двинется — и я двину, да так и сошлись.
— Пей,— говорю окончательно.
Он и залакал.
А я так легонько по колючкам рукой провел, будто погладил, и все приговариваю:
— Хороший ты малый, хороший!»
Мало напоить ежика, надо еще приласкать его!
Заснул рассказчик — и опять разбудила его работа:
«Ежик бежит по комнате, и на колючках у него яблоко. Прибежал в гнездо, сложил его там и за другим бежит в уголок [...]. Так вот и устроился у меня ежик. А сейчас я, как чай пить, непременно его к себе на стол и то молока ему налью на блюдечко — выпьет, то булочки дам — съест».
Тем и кончается рассказ о приручении ежа.
Конечно, егерь Михал Михалыч тут маска, за которой, устроив «театр для себя», прячется поэт и естествоиспытатель Пришвин. Взрослый читатель скажет: маска, я тебя знаю; а подросток, скорее всего, просто не заметит или забудет, что между ним и автором есть посредник — егерь. Совершенная условность посредника подтверждается и тем, что он вовсе не характеризован, никак не изображен.
Мастерство поэта и мастерство воспитателя вдумчивого, любовного отношения к природе гармонически слиты в рассказе. Поэт устраивал ежу в комнате лесную полянку. Естествоиспытатель определял, какие лесные привычки отражаются в каждом пробеге ежика по комнате, как деловито приспосабливается он к новым условиям жизни.
И какому же читателю — маленькому или взрослому — придет в голову сомнение в истинности изображения, в том, что воспроизведен действительный случай, что еж на самом деле не переносил яблоки из мешка на колючках? Ни одному, если он не читал «Журавлиной родины» — книги размышлений Пришвина о художественном творчестве и о своем пути в искусстве.
Мы найдем там в главе «Муки творчества» признание:
«Перебираю все свое написанное раньше, чтобы на него опереться, и все рассыпается в прах. К счастью, вспоминаю свой детский рассказ «Еж», отпечатанный в множестве тысяч Государственным издательством[9]. В этом рассказе описано, как я приучал ежа. Возможно, что я, такой, каким меня видят, и не в состоянии приучить ежа, но посредством какой-то внутренней своей силы родственного внимания к такому удивительному чудаку природы я заразил других любовью, и теперь, наверно, множество детей приучают ежей. Значит, если бы я и ничего другого не сделал, кроме «Ежа», то все-таки у меня довольно основания поведать всем, каким образом совершилось такое великое чудо воплощения моей незримой мечты в общее дело» (т. 4, стр. 328—329).
Не приучал Пришвин ежа! Во всех подробностях сообщил, как бы он это делал. Поэт написал о привычках ежа, естественник дал детям инструкцию, как его приучать, а исследователь собственного творчества Пришвин понимал, что он написал превосходный рассказ.
Я так подробно говорю о «Еже» не только потому, что рассказ очень удался — так удался, что мог, по мнению Пришвина, служить оправданием всему его творчеству. Разбор этой вещи заменяет разбор многих — тут сконденсировано все самое характерное для рассказов Пришвина о животных. Сказанное в «Журавлиной родине» о «Еже» подтверждает: разбирая любую вещь Пришвина, написанную от первого лица, следует говорить «рассказчик», а не «автор». Эти понятия так же не совпадают, как Михал Михалыч не совпадает ни с Пришвиным, ни с «рассказчиком» тех вещей, которые егерю приписаны.
Примечателен в том же цикле и рассказ «Гаечки» (т. 3, стр. 521), примечателен другими чертами, чем «Еж».
Начало рассказа: «Мне попала соринка в глаз. Пока я ее вынимал, в другой глаз еще попала соринка».
Мы с вами, вероятно, избавились бы от соринок и пошли дальше. А Пришвин? Он исследует — откуда соринки.
«Тогда я заметил, что ветер несет на меня опилки и они тут же ложатся дорожкой в направлении ветра. Значит, в той стороне, откуда был ветер, кто-то работал над сухим деревом».
Рассказчик пошел на ветер и обнаружил двух маленьких синиц, гаек, добывавших себе насекомых в гнилой древесине. «Я терпеливо смотрел на них в бинокль, пока, наконец, от одной гаечки на виду остался лишь хвостик. Тогда я тихонечко зашел с другой стороны, подкрался и то место, где торчит хвостик, покрыл ладонью. Птичка в дупле не сделала ни одного движения и сразу как будто умерла [...]. А другая гаечка сидела на ветке в двух-трех шагах и попискивала. Можно было догадаться, что она убеждала подругу лежать как можно смирнее [...]. Я не стал мучить птичку, отошел в сторону и наблюдал, что будет дальше. Мне пришлось стоять довольно долго, потому что свободная гайка видела меня и предупреждала пленную:
9
Рассказ «Еж» выпущен в 1928 и в 1929 годах тиражами по 50 тысяч экз.; другие рассказы Пришвина в те и соседние годы выпускались тиражами в 10—15 тысяч. Только «Ярик» выпущен тиражом в 35 тысяч.