Решился Женька — едет. Многие ему постарались помочь: школа дала характеристику, Коростелев — денег, а тетка просила не забывать, сколько она для него сделала, и «с мясом от себя оторвала» деревянный чемодан. А всего-то имущества у Женьки было: рубашка, пара рваных носков и застиранное полотенце. Плохо ему жилось у тетки.
Проводили Женьку товарищи. Сережа завидовал, что он в поезде поедет. Потом узнали, что приняли Женьку в ремесленное, налаживается его жизнь, ему хорошо. «Женька не был ни коноводом, ни затейником, ребята скоро привыкли к тому, что его нет».
Так введена в «Сережу» еще одна судьба, еще один характер. Словно оглядев тех героев повести, что проходят в тени, на втором плане, Панова задержалась взглядом на самом неприметном и вывела Женьку из тени вместе со сварливой, равнодушной к нему теткой, для которой он обуза, и с благожелательно-равнодушными к нему учителями — со всеми, кто породил и развивал в нем чувство неполноценности, бездомности. И в этой главе выражена тема справедливости — нельзя проходить мимо детей неярких, с выработанной обстоятельствами вялостью и нерешительностью. Нужно и можно помочь им найти свой жизненный путь. Носителем справедливости оказался Васька — не родные и не педагоги...
Глава «Васька и его дядя» менее психологична, и нового о Ваське мы узнаем немного — он достаточно отчетливо характеризован прежде. Появление единственного в повести комического героя — Васькиного дяди — определяет своеобразие главы. Моряк дальнего плавания, он поражает воображение ребят и романтической своей профессией, и белым костюмом, и, главное, обнаружившейся во время купания богатой татуировкой (в следующей главе рассказано о последствиях этого впечатления — ребята решили друг друга украсить татуировкой; с заражения после этой операции начались Сережины болезни).
Семейный совет, собравшийся, чтобы решить Васькину судьбу, изображен с превосходным юмором. Растягивающий слова, томный и всем восхищенный дядя («Ах, скворечник! — томно вскрикнул дядя [...]. Пре-лестный мальчик! — сказал дядя») сохраняет свою речевую манеру и при обсуждении Васькиного поведения. Родственники ябедничают на мальчика. «Негодяй,— сказал дядя своим мягким голосом», когда узнал, что Васька курит. Потребовал Васькин школьный дневник, «полистал и сказал нежно: «Мерзавец. Скотина».
Впрочем, юмор в этой главе только оттеняет ее содержание. В главе о Женьке речь шла о вялом мальчике, волю которого подавляла недобрая к нему тетка. А тут — безвольная мать и очень инициативный мальчик. Хоть разбил Васька витрину в кино и еще за какие-то его проделки милиция оштрафовала мать, но он не злостный хулиган — просто некому направить его энергию на что-нибудь более стоящее, чем битье витрин. Мать только плачет и жалуется, а деньги на папиросы Ваське дает, и если он без спроса берет из ее сумочки, то это ему тоже сходит с рук. Комический дядя все же принял решение — увозит Ваську, чтобы отдать его в Нахимовское училище. Действительно, Ваське как раз и не хватает дисциплины, чтобы вырасти хорошим парнем.
Три плохих воспитателя прошли перед нами в повести: занятая своей новой семьей, небрежная к Сереже его мать, мелочная, глупая и недобрая Женькина тетка и беспомощная, любящая сына, тяжело расстающаяся с ним, мать Васьки. В этом сопоставлении обнаруживается глубоко заложенная внутренняя связь глав о Женьке и Ваське с одной из важнейших тем повести — художественным исследованием роли воспитателей в становлении детей.
Ну, а что Сережа делает в этих главах? Он копит жизненный опыт, он комментирует для себя события, он восхищается великолепием Васькиного дяди. Сережа слушал невыразительные ответы дяди на ребячьи вопросы («Море есть море. Прекраснее моря нет ничего. Это надо увидеть своими глазами», «Шторм — это прекрасно [...] На море все прекрасно»), и воображение его работало. «Сережа слушал и представлял себе город Гонолулу на острове Оаху, где растут пальмы и до слепоты бело светит солнце. И под пальмами стоят и снимаются белоснежные капитаны в золотых нашивках. «И я так снимусь»,— думал Сережа [...]. Он веровал без колебаний, что ему предстоит все на свете, что только бывает вообще,— в том числе предстояло капитанство и Гонолулу. Он веровал в это так же, как в то, что никогда не умрет. Все будет перепробовано, все изведано в жизни, не имеющей конца» (стр. 259).