— Секс был достаточно неплохим.
Закончив салат, я ставлю тарелку на журнальный столик.
— Не думаю, что смогла бы быть с кем-то, если бы он изменил мне. Даже если бы мы занимались самым лучшим сексом в мире.
Он слегка касается пальцами моей тарелки.
— Значит, у тебя явно не было хорошего секса.
Он делает паузу, раздумывая, а затем шепчет:
— Хочешь, я покажу, почему такая шумиха вокруг него?
Едва ли он знает, что у меня не было вообще никакого секса: хорошего, плохого или обычного. Но, надеюсь, никогда и не узнает. Да, быть двадцатидвухлетней девственницей позорно. Саша всегда говорила мне не волноваться об этом, потому что в реальности секс — это восемьдесят процентов обмана, девятнадцать процентов разочарования и один процент острых ощущений. Тем не менее, я бы хотела попробовать. Ну, вы понимаете, скоротать там медленную субботу, если больше нечем заняться.
Для меня это больше боязнь, чем отсутствие возможностей. Думаю, я обязана за это поблагодарить свою мать. Я знала, что она заботилась, но слушая каждый день об опасности быть подвергнутой сексуальному насилию, в конце концов, сделала что-то не так со своим мозгом. Когда какая-нибудь ситуация движется к сексу, я становлюсь человеческим воплощением нервов и убегаю, как испуганная маленькая монахиня. Добавьте к этому факту то, что в виду своей болезни и больничных посещений, у меня особо-то и не было времени для парней, и таким образом, всё это стало одним пожизненным сухим периодом.
Интересно, это вообще реально бояться потерять девственность?
Да.
Я загуглила.
Это называется «примейзодофобия».
Мне до сих пор не удаётся это выговорить. Или моему испуганному влагалищу.
Я смотрю телевизор, где женщина угощает гостей ужином, одетая в костюм Бетти Буп.
— Не делай этого, — говорю ему спокойно я.
— Не делать что?
— Не притворяйся, что флиртуешь со мной.
— Кто сказал, что я притворяюсь?
— Притворяешься или нет, просто прекрати, ладно?
— О, чёрт возьми, — ругается он, а затем наклоняется надо мной, упёршись руками по обе стороны от моей головы. Думаю, я начинаю учащённо дышать. Глядя мне прямо в глаза, он говорит:
— Я хочу, чтобы ты забыла, как я относился к тебе в прошлом. Это было бессмысленное дерьмо. Я вёл себя как грёбанный подросток, каким и являлся. Ты не должна носить это как пожизненную корону на своей голове, от которой страдаешь.
— Почему? Ты чувствуешь вину, когда я тебе напоминаю о тех вещах, которые ты сделал?
— Конечно, напоминает! — восклицает он. — Никто не хочет, чтобы парень запугивал невинную девочку, живущую по соседству.
— Так значит теперь ты не чувствуешь вину, когда делаешь это?
Это что-то новенькое. Я никогда не понимала насколько мощно ощущается спокойный человек в паре с Робертом, который открыто показывает свои эмоции.
Он отталкивается, проводя рукой по волосам.
— Потому... потому, что единственный способ, когда я могу почувствовать хоть что-то, так это вызвать реакцию у других, а боль легче всего спровоцировать.
Он сам выглядит удивлённым от того, что сказал.
— Это ответ серийного убийцы в процессе становления, Роберт, — говорю я ему с удовольствием.
— Получилось не так, как я предполагал, — объясняет он.
Я фыркаю.
— О, конечно, нет.
Когда Роб понимает, что я балуюсь, то усмехается.
— Ты ведёшь себя подло, — говорит он мне, переводит свой взгляд к моим губам и останавливается на них.
— Я просто возвращаю тебе ту подлость, которую ты мне дарил все эти годы.
Вдруг он становится серьёзным. Мужчина снова наклоняется и хватает мой подбородок, прежде чем проводит пальцем по моей нижней губе. Я жалею, что не ушла из комнаты раньше, потому что теперь я приросла к месту.
— Твой рот, — говорит он низко и глубоко, — Он так двигается, что мне хочется...
— Закрыть его? — нервно перебиваю я, не желая знать, что он скажет дальше. Поцеловать его? Поглотить? Ни с одним из этих ответов я не могу справиться. Господи, если бы Саша узнала, что назревало между мной и Робертом последние дни, то, вероятно, ударила бы мне в лицо, чтобы вернуть немного здравого смысла. А я, скорее всего, поблагодарила бы её за это.
Хитрая улыбка возникает на его губах.
— Нет, — выдыхает он, наклоняясь к моему уху, и шепчет: — Трахнуть его.
Слова едва слышны, но слышу я их так же чётко, как музыку в усилителе. И думаю, что не смогла бы сдержаться, скажи он, что хочет меня поцеловать.
Я сильно отталкиваю его, краснея.