— Ничего подобного.
Он поднял брови.
— Вчера ты снимала и снова закручивала резинку на косе четыре раза за полчаса.
Мистер Карр любил играть с ее волосами. Иногда он тянул за ее конский хвост, как за поводок, притягивая ее голову туда, куда ему хотелось, или, если она приходила с двумя косичками, он дергал за них, как за поводья. Вчера он обернул ее косу вокруг своего члена, а затем расплел волосы, чтобы шелковистые пряди скользили по всему его телу.
— Ага! Вот ты и покраснела. Почему ты не хочешь мне рассказать? Я-то думал, мы друзья.
— Джейми, мы и правда друзья, просто... — Она оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. — Об этом никто не должен знать, ладно?
— Ладно.
— Я серьезно. Если кто-нибудь узнает, будут очень большие неприятности, просто беда. За это могут посадить в тюрьму.
Джейми засмеялся.
— И ты говоришь, что Джесс вечно все драматизирует! Разве можно посадить человека в тюрьму за... — Он заморгал. — Ничего не понимаю.
— Потому что я несовершеннолетняя, а он учитель. — Она не могла перестать улыбаться, хотя знала, что этот момент должен быть серьезным.
— Что? Ты шутишь? — Он захлопал глазами. — Ты меня разыгрываешь?
— Нет. Все это время, каждый день после уроков, я встречалась с мистером Карром. У меня с ним роман.
Еще несколько секунд Джейми хлопал глазами. Затем потряс головой и хлопнул ее по плечу. «Вот зараза! — воскликнул он. — Я ведь и правда чуть не поверил».
4
Хотя мистер Карр все время предостерегал Сару, чтобы она не открывала их тайну, он подумывал — и при этом по спине пробегал приятный холодок — о том, чтобы открыться самому. Однажды он нанял посыльного, чтобы доставить ей конверт на втором уроке математики. Снаружи было написано: «Публичный ораторский конкурс, бланк вступительного заявления». Внутри была записка: «Только что перед моим мысленным взором нежданно явилось твое лицо, искаженное мучительным наслаждением. Я как в ловушке за учительским столом, я горю». Еще в одной записке, которую он уронил на ее стол во время урока английского, когда она сидела, задумавшись, зажав во рту ручку, говорилось: «О, как я хотел бы быть этой шариковой ручкой». Иногда, проходя мимо нее в коридорах, он касался ее ягодиц или груди или шептал романтичные непристойности.
Когда прошло два месяца с начала их романа, Сара сделала на уроке доклад об Эмили Дикинсон — поэтессе, которая, как она знала, по мнению мистера Карра, должна быть вычеркнута из списка классиков. Сара восприняла это как личное оскорбление и была твердо намерена изменить его мнение. Пока товарищи по классу дремали на своих местах, обменивались записками или тайком слушали плееры, спрятанные в пеналах, Сара страстно отстаивала важность роли Эмили Дикинсон. Мистер Карр слушал внимательно, время от времени перебивая, чтобы прояс-нить тот или иной момент или задать вопрос. «Мне представляется не совсем убедительным ваше утверждение, что Дикинсон был не чужд комизм. Вы можете привести пример?»
— Конечно.
Глядя ему прямо в глаза, Сара прочла стихотворение XI.
Безумие без узд имеет смысл
для проницательного взгляда.
Рассудок без границ — чистейшее безумье,
по мненью большинства.
Так бывает всегда:
решитесь — и вы нормальны;
предайтесь колебаниям —
вы опасный безумец
и уже на цепи.
Он, улыбаясь, нарочито медленно поаплодировал. «Очень впечатляет, но, возможно, слово „сарказм“ лучше подойдет, чем „комизм“?» Он подался вперед. «И надеюсь, вы понимаете, насколько ваши высказывания провокационны. Цепи в наказание за нерешительность? О господи, Сара».
Сара почувствовала, как к щекам приливает горячая кровь. Она отвернулась от него и посмотрела на класс, но никто — кроме Джейми, который с открытым ртом таращился на ничего не замечающего мистера Карра, — похоже, не заметил его комментария. Они не слушали, как зубрила Сара Кларк и зануда мистер Карр обсуждают стихи какой-то давно умершей тетки; они не могли понять, что стали свидетелями любовной прелюдии.
Сара закончила свой доклад историей из жизни: «Однажды издатель отверг произведение Эмили Дикинсон, критикуя ее непривычную пунктуацию и особенно слишком частое использование тире. Она дала весьма откровенный ответ: „Но ведь я нахожусь в опасности, сэр“. Сегодня, читая ее стихи, мы чувствуем ее сердцебиение, слышим ее ускоренное дыхание, ощущаем, как кровь бежит у нее по венам. Мы чувствуем ее отчаянное желание, и оно становится нашим желанием».