Присев на корточки передо мной, почти невесомо коснулся моей ноги. Скользнул ладонью к травмированной щиколотке, прощупав ту без особого нажима. Но я невольно вздрогнула.
— Больно?
— Да, — почти соврала я. Мне было стыдно признаться, что дрожь во мне вдруг возникла не от болезненности в ноге, а от лёгких прикосновений. От того, что подушечка пальца огладила уже припухшую косточку. А другая рука успела аккуратно снять туфлю, снизив давление на больную стопу.
— Плохи дела, — шумно выдохнул он и сжал пальцами свою переносицу. — Встречу с японскими заказчиками никак не перенести. Значит… наложим лангету и вернёмся в офис.
Я растерянно сверлила взглядом мужскую макушку. Так вовремя вывернутая нога, могла стать для меня отличным поводом не встречаться с японцами. Я могла не ездить к врачу и не занимать собой время Абрамова. А просто отлежаться дома с холодным компрессом на ноге.
Но похоже Егор Алексеевич своих планов никогда не менял…
Просить снисхождения я не стала. Для моего увольнения итак, было много причин, чтобы сейчас начать выпрашивать больничный. Абрамов дал ясно понять, что после больницы мы вернёмся в офис и встретим заказчиков. Я могла уповать лишь на то, что с ними будет личный переводчик и мне не придётся краснеть за своё липовое лингвистическое образование. Да ещё и на виду у посторонних людей. Это бы обернулось настоящей катастрофой. Нет, ни моим личным провалом. Это бы плохо отразилось на фирме Абрамова с точки зрения профессионализма.
Я могла его подвести, но чувствуя за собой вину, так и не сумела подобрать слов для объяснений.
— Не пробовали одевать на работу более удобную обувь? — съязвил начальник, когда мы подъехали к клинике.
Казалось, что он немного расслабился и даже нашёл время для подколок. Хотя изредка поглядывая на меня и замечая, как я морщусь от боли, обеспокоенно сжимал руль.
— С сегодняшнего дня начну, — ответила правдиво, ведь неизвестно насколько серьёзной была моя травма. — Если не буду уволена, — добавила себе под нос очень тихо, с полной уверенностью что расслышать мою ремарку будет невозможно.
Но слух Абрамова оказался даже острее языка, которым он частенько высказывался, задевая меня за живое.
— Простите, я не расслышал, — нарочито наигранно изобразил на лице озадаченность. — Что вы сказали?
Сейчас было самое время признаться во всём, положившись лишь на порядочность Егора Алексеевича, который не станет распространять в своей фирме истинных причин моего ухода.
— Переживаю что останусь без работы из-за… — осеклась, трусливо прикусив язык.
— Из-за чего? — в нетерпении поспешил спросить, сев ко мне вполоборота.
Сверлил взглядом, будто пытался докопаться до моих секретов.
— Из-за того что подвожу вас. Мне жаль что всё так вышло.
Я извинилась вполне искренне, опустив голову, боясь продолжения разговора.
— Ну… за травму, которая произошла на работе, пусть и по вашей неосторожности, я вас не уволю, — строго начал Абрамов. — А вот за срыв обеда…
Боже! Как он в такой момент мог думать о еде? Или это был сарказм? Ведь уголки губ начальника дерзко расплылись в ухмылке, прежде чем он вскользь добавил предупреждение:
— Я найду для вас способ загладить вину!
Опешив от нескромного намёка, хотела было достойно ответить, но Абрамов покинул салон. Обошёл машину, открыл мою дверь и протянул руку. Вложив подрагивающие от возмущения пальцы в протянутую ладонь, замерла. Ощутимое прикосновение стало почти интимным, когда подушечка пальца прошлась по моим костяшками, а после замерла на безымянном пальце. Когда-то там было надето широкое обручальное кольцо с фамильной гравировкой Сабуровых. Некогда плотно сидящий символ любви и верности не оставил ни намёка на моей руке. Ни взглядом, ни наощупь невозможно определить, что я была замужем.
Тогда к чему такое долгое прикосновение? Что оно значило для Абрамова? Какие мысли бродили в его голове, когда он трогал меня непозволительно продолжительно?
— Егор Алексеевич, — тихо позвала, чтобы разорвать неловкость. — Нас ждут.
Кивнув в сторону, побудила его обернуться. Рядом с машиной стояла молоденькая медсестра, ожидая нас с креслом.