Я пересек канаву, погружаясь в воду почти по колено. Теперь мои штаны и обувь приобрели совершенно невыразимый запах, который в сочетании с вездесущей рыбьей вонью давал столь тошнотворный эффект, что у меня кружилась голова. Я устроился за кустом и постарался хотя бы частично отвлечься от окружающего зловония. Я провел в Имбоке уже достаточно времени и должен был адаптироваться к тому, что о свежем воздухе в этой деревне можно забыть, однако у меня не получалось. Я вырос во внешнем мире и никогда не стану таким, как они.
Место для обзора я выбрал достаточно неплохое: за спиной располагался пустырь, где любого прохожего было бы видно как на ладони, так что при необходимости я без труда успел бы укрыться в кустарнике. Передо мной открывался вид на дорогу и уже знакомую мне канаву – он нёс вечную печать запустения и упадка, и от этого зрелища у случайно забредшего в эти края прохожего возникло бы немедленное желание наложить на себя руки. Благодарение Господу, я уже пережил тот период, когда гнилостная атмосфера Имбоки угнетала меня настолько, что лишала возможности здраво мыслить. Я не стал невосприимчивым к этой деревне, но теперь я мог ей противостоять.
Мне не пришлось долго ждать коротких сумерек, после которых на деревню опустилась непроглядная сырая ночь. Какое-либо освещение на окраинах Имбоки отсутствовало, фонари стояли лишь на центральной улице, да и те горели настолько чахло, что практически не давали света. Я ориентировался по шуму моря вдали и по слабым отблескам воды. Полагаю, мое везение в какой-то мере может быть объяснено благосклонностью ко мне старого Орфео, во всяком случае, мне хотелось так думать. Я безумно нуждался в подтверждении того, что в своей борьбе я не один.
Итак, уже совсем стемнело, когда ворота гаражей открылись, выпуская наружу едва заметный призрачный свет лампочек, и закрылись вновь – это вышли во двор те два типа, с которыми я уже имел удовольствие познакомиться. Дождавшись, пока их голоса и шаркающие шаги стихнут вдали, я покинул свое убежище и вновь перебрался через канаву. Вокруг не было ни души. Замкнутый образ жизни имбокцев был мне теперь весьма на руку: единственным, кого я встретил за время своих ночных блужданий вокруг церкви, был какой-то старый пропойца, напомнивший мне Изекиля. Но и он, убедившись, что у меня не водится ничего, что можно залить в себя, убрался восвояси.
Воистину, мне несказанно везло. Словно невидимая сила вела меня по течению, и у меня не было желания ей сопротивляться. Я приблизился к гаражам и по очереди подергал двери: заперто. Мне ничего не оставалось, кроме как обследовать эти ветхие постройки снаружи, и вскоре я нашел вполне подходящий вход: несколько досок можно было отодвинуть так, чтобы пробраться внутрь. Я не стал медлить и занялся осуществлением плана.
Изнутри гараж представлял собой скорее склад разной рухляди, подчас даже не имевшей отношения к автомобилям. Посреди помещения стоял грузовик, из его кузова чувствовался отчетливый запах гнили: во всей видимости, при выгрузке улова часть рыбы оказывалась забытой. Я прошел мимо и, ориентируясь скорее наощупь, чем по свету подвешенной на стене лампочки, нашел в углу целую свалку пустых канистр. Неподалеку стояли и полные, их было около десятка. Возникни тут хотя бы искра – и обе постройки вспыхнут за несколько мгновений. Я выбрал из общей кучи большую канистру и наполнил её. Дабы не привлекать внимания к внезапной пропаже горючего, я понемногу сливал бензин из тех полных, что стояли в ряд. Во всяком случае, на мой взгляд, это будет менее заметно, чем пропажа целой канистры бензина.
Теперь мне предстояло вновь выйти на улицу тем же путем и двигаться через полдеревни. Я не собирался задерживаться – задача осложнялась лишь тем, что моя ноша существенно ограничивала скорость передвижения. Деваться мне было некуда, я мог лишь радоваться тому, что безлунная ночь спасает меня от необходимости соблюдать излишнюю предосторожность. За время, проведенное в Имбоке, я не успел заметить у здешних жителей способности видеть в темноте.
К концу своего путешествия я находился в состоянии крайней физической усталости. Едва оказавшись под крышей дома, который я уже начал мысленно считать своим, я рухнул на груду тряпья в дальнем углу и провалился в сон. Уже утром я понял, что не снял даже высушенную кожу с головы. Начинался финальный этап плана: перед октябрьским праздником в честь великого Дагона я намеревался пробраться в церковь, перетащив в дополнение к уже имевшемуся там тряпью то, что успел найти в заброшенном доме, и пропитать горючим мои самодельные факелы. Газа в зажигалке Барбары было ещё достаточно: во всяком случае, определенно бы хватило на то, чтобы отправить к дьяволу всю деревню.
Насколько я успел заметить, при всей своей фанатичной вере имбокцы не слишком горели желанием приближаться к каменному колодцу, прорубленному в полу церкви. Они свободно спускались в море, плавали по лабиринтам подводного города и стояли перед золотым алтарем, но именно колодец вызывал у них какой-то подсознательный страх. Смотреть в колодец решались лишь Ксавьер и Ухия, да ещё Хорхе, но тому полагалось по роду деятельности. Едва вспомнив про Хорхе, я почувствовал, как моя решимость покончить с этой обителью безумия предательски дрогнула. Пусть он и не был мне другом, но он – единственный, кто относился к бесполезному чужаку хоть с каким-то сочувствием. К тому же он, если верить его словам и сопоставить их с моими собственными воспоминаниями, был моим спутником в походе в лабораторию Орфео. Он видел химеру, в которую превратился Ксавьер. Если бы только Хорхе чуть больше верил своим глазам, чем здравому смыслу…
Он мог бы быть моим союзником. Его уверенность в том, что клан Камбарро как посредники между морским богом и его паствой должен быть уничтожен, оказалась бы для моего плана бесценна. Но против Дагона он не пойдет. Скрепя сердце, я принял решение. Я не могу выбирать, кого спасать в той преисподней, которую я собирался устроить на земле. А это значит, что пастор должен сгинуть вместе с остальными.
Церковь Ордена Дагона представляла собой добротное каменное помещение. Центральный зал, где, по-видимому, раньше, до появления в деревне морской заразы, проводились христианские богослужения, был вычищен до блеска. На стене напротив входа сверкало Око Дагона, вокруг скалились рыбьи чучела. Из этого зала вёл проход в следующий, здесь располагался колодец и осуществлялись жертвоприношения. Снаружи оба зала оплетала сеть, на мой взгляд, совершенно бесполезных коридоров, где была свалена всякая рухлядь. И вот как раз именно на нее и было направлено мое внимание. Я пропитал бензином всё, что хотя бы теоретически могло гореть. Не избежал этой участи и трон Ухии, обтянутый тканью золотой каркас. Честно говоря, я вовсе не надеялся на то, что получу огонь достаточной силы в пустом зале с каменными стенами, но хотя бы муки удушья этому рыбьему сброду обеспечу.
Исполнение моего плана намечалось на службу через три дня. Во время ежедневных молитв Имбока практически вымирала, все её жители собирались в церкви. Церемонию октябрьского праздника я знал ещё из рассказов Ухии. Сначала читалась особая торжественная молитва, во время которой жрица должна была водить над краем колодца рукой с зажатым в ней амулетом, затем приносили жертву. В честь великого Дагона жертвы всегда выбирались из числа людей. Проблему отсутствия людей в деревне решали довольно просто: группа сектантов отправлялась в Сантьяго, ближайший к Имбоке город, и там они подыскивали того несчастного, который должен будет окончить свои дни в колодце. Ухия утверждала, что нашу яхту послало им само море, - Дагон был доволен Барбарой, отправленной к нему на майский праздник, ибо до нас жертвы не приносились почти год.
Тогда, пораженный самим её рассказом, я не догадался спросить, почему в таком случае никто не ездил в город. Теперь я понимаю, что скорее всего это было связано с усиленными мерами безопасности в Сантьяго: похоже, тамошняя полиция вычислила, что в конце октября и в начале мая несколько лет подряд стабильно исчезают люди. Сейчас я, испытывая уже знакомое отвращение к себе, замечал, что думаю о привезенной из города жертве думаю довольно спокойно. Это часть праздника, а значит, нужно её переждать, и не мне пытаться сейчас рассуждать о человеколюбии, я такой же урод, как и всё население Имбоки. И я собираюсь уничтожить морскую заразу.