Дональд Гамильтон
Пришельцы из прошлого
I
Я пересекал гостиную с бокалом мартини в руке для своей жены, — оживленно беседовавшей с хозяином дома Амосом Дарреллом, физиком, когда открылась дверь и вошел этот человек. Я не знал его, и он ровно ничего для меня не значил, но с ним была женщина, которую во время войны мы звали Тина.
Я не видел ее пятнадцать лет и не думал о ней, наверное, лет десять, не считая тех редких моментов, когда меня, словно неистовые, хотя и смутные сновидения, охватывали воспоминания. Тогда я задавал себе вопрос: кому из тех, с кем я вместе воевал, удалось выжить и что с ними произошло? Иногда мне даже приходило в голову, что я, возможно, и не узнаю эту женщину, если случайно встречу.
Ведь та операция длилась всего неделю. Задание мы выполнили точно в срок, чем заслужили похвалу Мака, который не имел привычки раздавать благодарности направо и налево, словно визитные карточки, но дело было трудное, и Мак это знал. Он позволил нам отдохнуть недельку в Лондоне, и все семь дней мы провели вдвоем. Иными словами, наше состоявшееся пятнадцать лет назад знакомство длилось всего две недели. До этого я не знал ее, а потом больше ни разу не видел. Спроси меня кто-нибудь, где она сейчас, я совершенно искренне ответил бы, что, по всей видимости, по-прежнему в Европе. Или в любой другой точке земного шара, только не в Санта-Фе, Нью-Мексико.
Тем не менее, я ни секунды не сомневался, что это Тина. Она стала выше, старше, привлекательнее и была несравненно лучше одета, чем та неистовая, кровожадная, убогая бродяжка, которая осталась у меня в памяти. На ее лице не было следов хронического недоедания, а глаза не горели ненавистью, и, по всей вероятности, она уже не прятала в нижнем белье нож парашютиста-десантника. Она выглядела так, будто начисто забыла, как обращаться с. автоматом, а покажи ей гранату, вряд ли поняла бы, что эта металлическая штуковина несет смерть и разрушение. И конечно же, под копной волос на затылке она уже не прятала капсулу с ядом. В последнем я не сомневался, потому что у нее была очень короткая стрижка.
Да, в гостиную вошла Тина — в дорогой меховой накидке и стильном платье, совершенно не гармонировавшем с мальчишеской стрижкой. На миг она задержала на мне ничего не выражающий взгляд, и я не понял, узнала она меня или нет. В конце концов, я тоже изменился. На костях у меня наросло мясо, а волосы заметно поредели за пятнадцать лет. Были и другие заметные перемены — жена и трое детей, наполовину выкупленный дом с четырьмя спальнями, счет в банке, при мысли о котором я ощущал умиротворение, и разумная, хотя и не чрезмерная страховка. На подъездной дорожке близ дома стоял «стейшн-вэгон» Бет, а в гараже — мой изрядно помятый пикап. На стене в гостиной висели охотничья винтовка и дробовик, которыми я не пользовался со времен войны.
Хотя я давно превратился в заядлого рыболова — рыба, погибая, не истекает кровью, — в ящике письменного стола, запертого от детей на ключ, хранился мой револьвер. Думаю, эта женщина хорошо его помнила — маленький видавший виды кольт с коротким стволом и заполненной патронами обоймой. Кроме того, в кармане моих брюк всегда лежал складной нож фирмы «Золинген», который она тоже узнала бы, — я вытащил его из руки покойника в ее присутствии.
Этот нож заменил мой, который я сломал о медаль на его груди. Я по-прежнему носил его с собой, а иногда даже брал в руку, — естественно, не вынимая ее из кармана, — когда, возвращаясь с женой из кино, проходил мимо сбившейся в кучки на тротуаре уличной шпаны, которая расступалась, позволяя нам пройти.
— Не смотри на них угрожающе, дорогой, — говорила Бет. — Можно подумать, ты собираешься затевать драку с этими испано-американскими мальчиками.
При этом она смеялась и крепко сжимала мою руку, прекрасно зная, что ее супруг, тихоня-литератор, не обидит и мухи, хотя и пишет рассказы, сочащиеся кровью и бьющим через край насилием.
— Как ты ухитряешься придумывать такие кошмарные сцены? — широко раскрыв глаза, спрашивала она, прочитав какое-нибудь образное описание резни, устроенной команчами, или невероятно жестоких пыток, которым подвергали свои жертвы апачи. Я черпал необходимые сведения из исторических источников, слегка приукрасив их фактами, с которыми мне пришлось столкнуться в годы войны.
— Дорогой, иногда ты пугаешь меня, — любила повторять моя жена, весело смеясь и не обнаруживая ни малейших признаков страха.
— Мэтт абсолютно безобиден, хотя и пишет о страшных вещах, — уверяла она наших друзей. — Я полагаю, у него болезненное воображение. До войны — тогда мы еще не были знакомы — он любил охотиться, а теперь отказался даже от этого развлечения. Ему невыносимо сознавать, что он может кого-то убить, он занимается этим только на бумаге…