— Продолжай! — сказал я, когда она умолкла.
Она радостно улыбнулась:
— Помни, дорогой, это твой кабинет и твой револьвер. А кроме того, ты слышал, конечно, Лориса — он перенес ее вещи в твой фургончик. Если сейчас я уйду, ты останешься один на один с достаточно сложной проблемой.
— Продолжай! — повторил я.
— Боюсь, ты не ценишь меня, — сказала она. — Ведь я вернулась, чтобы помочь тебе. Ни для кого другого я не пошла бы на такой рискованный шаг. Лорис понимает это и бесится от ревности… Конечно, ты облегчишь нам работу, если согласишься сотрудничать. — Она снова негромко рассмеялась. — Подумай, Эрик, писатель, естественно, человек с неустойчивой психикой, рассказывает полицейским об одной очаровательной девушке, которую он встретил в гостях у знакомых и с которой договорился увидеться еще раз в тот вечер… И вдруг — о ужас! — он обнаруживает ее в своих сугубо личных апартаментах с пулей в спине. Кто поверит в неожиданность и ужас? Ведь она убита из твоего револьвера. «Послушайте, мистер Хелм, — в голосе Тины внезапно зазвучали жесткие прокурорские нотки, — все мы люди, никто не безгрешен. Почему бы вам не признаться, что вы незаметно передали мисс Херрера ключи от вашего кабинета и попросили ее подождать вас. Вы обещали прочесть ее рукопись, как только ваша супруга уснет». Именно в таком русле пойдет разговор, — продолжала улыбаться Тина, — если вызовешь полицию. И конечно, меня очень интересует, что ты им ответишь.
Наступило молчание. Тина достала сигарету. Я поднес ей зажигалку. Она снова посмотрела на меня, уже без улыбки.
— Ну, что ты решил, Эрик? — Ее голос был негромким и напряженным. — Война давно кончилась. Сколько нужно лет, чтобы все забылось? Тридцать, двадцать или, может, пятнадцать или двенадцать? Мы ведь никогда не давали обет молчания, правда? Мак всегда говорил, что человек, настаивающий на принесении клятвы молчания, первый ее и нарушит. Мы вместе сражались в Кронхайме, любили друг друга. Неужели ты выдашь меня полиции?
Она умолкла, ожидая ответа, я тоже молчал — это ее шоу. Она затянулась и выпустила изо рта дым с гордым видом, как иногда делают женщины, словно поздравляют самих себя, что остались живы, а не задохнулись от запаха горящего табака.
Глянув на меня, она сказала:
— Беру обратно свои угрозы, дорогой, и приношу извинения. Тебе ничто не угрожает. Ты просил меня рассказать обо всем, так слушай. Я убила эту девку, я, Мадлен Лорис, Тина, убила ее, выполняя приказ, потому что она заслужила смерть. Ее смерть была необходима, чтобы не дать умереть другому человеку, может, даже не одному, а многим. После ее разговора с тобой мы, я и Лорис, подумали, что, возможно, она явится к тебе домой и будет ждать тебя. Мы опередили ее. Лорис ждал за дверью — единственное, на что он способен, но это немногое он делает здорово. Она была еще жива, когда он приволок ее к тебе в кабинет. Я нашла пистолет в единственном запертом ящике твоего стола, дорогой, какой жалкий замок! И именно я застрелила ее так же, как она убивала других. Думаешь, нож и револьвер она носила для украшения? Или считаешь, что мы одни знаем, как убивать? — Тина выпрямилась. — Можешь вызвать полицию, я во всем признаюсь, ты окажешься чист. Меня посадят на электрический стул, но я не произнесу ни слова, хотя и не давала обета молчания. И до последней минуты я буду помнить, что человека, пославшего меня на смерть, я когда-то любила… Во мне не будет ненависти к тебе… я буду помнить лишь ту чудесную неделю в Лондоне, которую мы провели вдвоем. Это было так давно… — Она умолкла. Затянувшись сигаретой, она нежно улыбнулась мне: — Ты находишь, что я стала еще красивей, чем прежде? Прямо кинозвезда.
Я перевел дыхание:
— Задание ты могла выполнить в любом другом месте, но не в моем кабинете. Дай мне платочек, ты так разжалобила меня, что я должен утереть слезы. И скажи, какие дальнейшие действия предусмотрены твоей программой?
Ей было незачем выказывать нежные чувства, потому что она абсолютно права — я не могу передать ее полиции и, тем более, ничего объяснить. Выбора у меня нет.
XII
Спустя десять минут мой пикап был готов к путешествию. На первый взгляд в нем не было ничего, кроме видеокамеры, багажа и палатки. О том, что не весь багаж принадлежит мне, мог знать только посвященный.
Присев на корточки, я заглянул под брезент, чтобы убедиться, что с походной кровати не капает кровь, а из-под чемодана и сумок не выглядывает мертвая рука или длинная прядь темных волос. Годы мирной жизни наложили отпечаток на мой характер, и моя нервная система реагировала на труп в машине не так хладнокровно, как прежде. Думаю, в мирное время отношение к трупам вообще серьезнее. Черт побери, попадись я в войну на вражеской территории с мертвым телом, я имел бы шанс пробиться к своим, отстреливаясь от преследователей. Но я с трудом представлял свои действия в отношении местных стражей порядка, задержи меня с трупом Херреры какой-нибудь Мартинес или О’Брайен.