Я помог Тине забраться в багажное отделение пикапа. Она негромко выругалась на незнакомом мне языке.
— В чем дело? — шепотом спросил я.
— Пустяки. Порвала чулок.
— Черт с ним, с твоим проклятым чулком! — в сердцах выругался я.
Я опустил брезентовую дверцу и закрепил ее цепью.
— Устраивайся на матрасе и не слезай с него, — посоветовал я. — А если у тебя вставная челюсть, спрячь ее в карман, не то рискуешь ее проглотить. Амортизаторы в пикапе не предусмотрены, трясти будет отчаянно.
Я собрался залезать в кабину, но внезапно послышался звук отворившейся двери, и из кухни вышла Бет. В ярком свете фонарей она направилась через дворик. Более неподходящего момента моя жена выбрать не могла. Я двинулся ей навстречу.
— Я принесла кофе, — сказала она.
Я взял чашку из ее рук и отхлебнул. Кофе был горячим, крепким и черным, как смола. Она хотела, чтобы он меня взбодрил и я не уснул за рулем. Небрежно наброшенное на плечи пальто и грубые мокасины на босых ногах не сочетались с изящной ночной сорочкой. Некоторые считают, что женщины в неглиже за порогом дома, на открытом воздухе выглядят очень сексуальными, журналы для мужчин изобилуют изображениями этих сказочных фей, но у Бет был, мягко говоря, нелепый вид. И сонный.
— Я задержался, потому что заряжал фотоаппарат, — без особой необходимости солгал я, словно застигнутый врасплох не слишком сообразительный преступник. — Проще зарядить здесь, чем по дороге. А почему ты не спишь?
— Я услышала звук мотора. — Она протянула руку в сторону пикапа. — Думала, ты уже уехал, и не могла понять, что это за звук. Кроме того, кто-то поставил в проезде другую машину, наверное, какая-нибудь влюбленная парочка. Я всегда нервничаю, когда остаюсь дома одна. К тому времени, как машина уехала, я уже проснулась. Решила проверить, хорошо ли ты запер ворота.
— Правильно, — сказал я. — Спасибо за кофе. Постараюсь позвонить тебе из Сан-Антонио.
Мы продолжали стоять, глядя друг на друга.
— Будь осторожен, — сказала она. — Не гони.
— Эту развалюху? — презрительно сказал я. — Возвращайся домой пока не простудилась.
Она ждала, что я ее поцелую, но я был не в состоянии совершить это простое действие. Маскарад кончился. Я уже не был мистером Хелмом, писателем, фотографом, мужем, отцом. Я был неким субъектом по имени Эрик, с ножом и двумя пистолетами, чьи намерения были сомнительны, а место назначения неизвестно. Я не имел права даже прикасаться к ней — это было бы равносильно приставанию к чужой жене.
Повернувшись, она медленно зашагала к дому. Я забрался в кабину пикапа и выехал в проезд. Потом остановился, вылез из машины, закрыл ворота и повесил на цепь замок. Когда я возвращался к машине, свет во дворике погас. Бет не терпит, чтобы фонари горели без надобности.
Мой пикап пятьдесят первого года выпуска — простенькая, без излишеств машина, изготовленная в те счастливые послевоенные годы, когда производителям не приходилось ломать голову, как продать автомобиль, надо было просто вызвать следующего заказчика. Тогда обходились без стальных надбровий над фарами, рыбьих плавников над задними фонарями и не мудрили с окраской — все машины типа моего пикапа были одинакового зеленого цвета, который, на мой взгляд, не хуже любого другого и уж всяко много лучше приторно-слащавых тонов, столь полюбившихся детройтским снобам.
Мой автомобиль был трудягой, служившим мне верой и правдой. Я мог прицепить к нему передвижной домик, преодолеть в пургу перевал Волчьего Ручья или вытащить из кювета «кадиллак» какого-нибудь бедолаги. Иными словами, мог сделать все, если у меня имелось желание и достаточно времени.
Так я рассуждал в течение многих лет, и таковы были мои чувства в отношении моего старичка пикапа, и лишь сегодня вечером, неторопливо удаляясь в темноте от Санта-Фе, я внезапно понял, что прочное, надежное транспортное средство, которым я в данную минуту управлял, перестало меня удовлетворять. На современной автостраде меня способен обогнать любой семейный автомобиль, не говоря уже о полицейской машине с форсированным двигателем.
По существу, мы представляли собой подвижную мишень, которую, выражаясь фигурально, каждый мог при желании расстрелять. Я чувствовал себя раздетым догола беззащитным человеком — то же самое я испытывал, сидя в крошечных самолетиках, перебрасывающих нас через Ла-Манш. Если на пути попадалась стая летящих к югу гусей, наши машины должны были не мешкая отворачивать в сторону.