Как бы там ни было, «Звездная игра» — увлекательнейшая штука, гораздо более интересная, чем шахматы, и я, быть может, обучу тебя, если мы найдем на это время.
Итак, конец вечера мы провели вдвоем с Суйликом. Уже тогда я начал испытывать искреннюю симпатию к этому молодому хиссу, которому суждено было стать моим лучшим другом на Элле. Суйлик — прекрасный товарищ, веселый и умный, подобно всем его соотечественникам, но, кроме того, наделенный отзывчивостью и душевной добротой, что среди хиссов встречается довольно редко. Как правило, хиссы любезны, доброжелательны, но в высшей степени равнодушны.
Спустилась ночь, моя первая полная ночь на Элле. После короткого ужина, за которым я впервые попробовал эту «пищу для синзунов», присланную для меня советом Мудрецов и имеющую отчетливый привкус мяса, мы вышли посидеть перед домом. Я взглянул вверх и замер, потрясенный: все небо было сплошь усеяно звездами, миллионами звезд! Одна из них сверкала совсем близко, словно маленькое солнце. Через весь небосклон тянулся млечный путь необычайной густоты.
Несмотря на свой юный возраст ему было тогда шестнадцать, по-нашему, около тридцати лет, — Суйлик давно уже бороздил космические просторы и теперь уверенно называл мне звезды: Эссалан, Ориабор, которая была солнцем первой родины хиссов, — вскоре я узнал, при каких обстоятельствах им пришлось ее покинуть, Эриантэ, Кальвено́, Бероэ, Аслюр, Эссемон, Сиалкор, Сюдема, Фенган-Теор, Шессин-Сиафан, Астар-Роэлэ... Небо было средней яркости, местами ярче нашего Млечного Пути. Суйлик объяснил мне причину: их звезда, Иалтар, находится близ центра галактики, а не на краю, как наше Солнце. В этом уголке неба звезды располагаются особенно тесно, и до ближайшей — Ориабора — от Эллы всего четверть светового года, нашего светового года. Это значительно облегчило хиссам первые межзвездные перелеты, но, с другой стороны, мешало освоению большого космоса, особенно внешних галактик, которыми они занялись лишь тогда, когда первые попытки использовать путь через ахун вывели хиссов к границам их собственной вселенной.
Я расспросил Суйлика о его космических экспедициях. Он повидал пять «человеческих» планет и множество других, необитаемых или населенных лишь низшими существами. Некоторые из этих миров, например, планета Биран звезды Фсиен Первой вселенной, вселенной хиссов, были так прекрасны, что дух захватывало, другие, наоборот, — унылы и пустынны. Суйлик посетил также две планеты звезды Эп-Хан Первой вселенной — Аур и Жен, обитатели которых уничтожили самих себя в чудовищных войнах. Он показал мне цветные снимки этих различных миров, снимки такого качества, о каком мы на Земле не можем пока и мечтать. Некоторые из них здесь, со мной. Показал он мне и статуэтку, найденную среди руин одного из городов на Ауре. Чудом уцелевшая хрупкая стеклянная вещица, несмотря на странность изображения — это фигурка крылатого человекообразного существа с остроконечной головой, — бесспорно, свидетельствовала о высоком мастерстве ее автора. Если согреть фигурку в руках, стекловидная материя, из которой она сделана, издавала жалобный стон, словно плач по истребленному народу. Видимо, хиссы встретили во вселенной несколько таких некогда обитаемых, а ныне мертвых миров и именно потому, во избежание заразы, смертоносного безумия войн, и приняли Закон исключения.
Когда я в тот вечер наконец улегся, голова моя гудела от множества новых впечатлений, и все эти столь близкие звезды — Эссалан, Ориабор, Эриантэ и прочие — кружились у меня перед глазами. Мне пришлось снова прибегнуть к помощи «того-кто-приносит-сон».
От следующего дня у меня не сохранилось никаких особых воспоминаний, вернее, они потом слились с воспоминаниями множества других дней. Зато я прекрасно помню следующий за ним день, когда состоялся мой второй визит в Дом мудрецов.
Я отправился туда вместе с Суйликом, на реобе. Перелет длился недолго. Суйлик сразу же удалился, а меня провели в кабинет Аззлема. Пять стен этой комнаты оказались пятью большими прямоугольными экранами из чего-то, напоминающего по виду матовое стекло. Посредине кабинета стоял стол из зеленоватого с синими крапинками материала, на столе — несколько миниатюрных аппаратов и сложная приборная доска. Аззлем усадил меня напротив себя. В который уже раз я испытал то знакомое ощущение, которое испытывал еще врачом-практикантом, когда меня вызывал к себе мой профессор.