Сидор Иванович быстро разобрался с народом и тотчас же велел позвать Веру Ивановну Клинову из бухгалтерии. Вера Ивановна была румяна, толста и постоянно сердита (а говорят: толстухи добродушны!); сердита она была потому, что жить пыталась по правилам, четко разграничивая добро и зло, но никак не могла уложиться в схему и раздражалась постоянно. У Веры Ивановны была привычка вздыхать так длинно и так горестно, что многим, кто ее не знал казалось, что она вчера или позавчера схоронила кого-то близкого.
Клинова явилась по вызову немедля, села сбоку председательского стола, зябко повела плечами, закрытыми пуховой шалью, вздохнула конечно. Сидор Иванович привычно огляделся и хотел спросить, отчего дорогая Вера Ивановна грустна сегодня, но не спросил, одумавшись. Толстая женщина избегала смотреть в глаза председателю и отворачивала взор к окошку, за которым ничего выдающегося не происходило. Ненашев слышал стороной, будто Клинова проникнута к нему симпатией личного порядка, и потому слегка ее побаивался - он жил бобылем, было ему шестьдесят лет, мужчиной он, несмотря на возраст, считался видным, но и слыл чудаком хотя бы потому, что с обостренной непримиримостью отвергал всякие намеки на преимущества семьи ячейки общества.
Они помолчали.
Потом Ненашев вдруг осведомился:
- Мы здоровались?
Вера Ивановна исторгла затяжной вздох и покачала головой с осуждением:
- Нет. Вы с утра рассеянны, Сидор Иванович. Я вас возле мастерских встретила, вы на меня, будто на камень придорожный, поглядели.
- Не может быть того! - Ненашев прижал кулак к сердцу. - Вы уж извините меня, ради бога!
Женщина выпростала из-под шали руку и пригрозила председателю коротким пальцем:
- Влюблены, поди, Сидор Иванович, вы, мужики-то, ох как легкомысленны!
- Какая уж тут любовь, помилуйте - сев на носу и всякое такое. Председатель думал о том, что действительно сегодня не в себе маленько. "Однако зачем я ее позвал-то? Да!"
- Как дела у вас? Где Суходолов?
- В райцентр уехал, в банк за деньгами.
- Уехал, значит. И как он?
- В каком это смысле?
- Ну здоров он, кхе? Не жалуется?
- А что ему сделается! Выбрит, наглажен. Вроде веселый. У него в райцентре, видать, шмара завелась, вот он и охорашивается; все вы, мужики, одинаковые! Три дня прошлялся где-то, и совесть его, кобеля, не гложет тут люди с ног сбились, а ему хиханьки да хаханьки.
- Вы же знаете. Вера Ивановна, Гриша у нас парень путевый и ничего такого себе не позволит, кхе...
Лицо женщины, плоское и большое, как тыква, налилось алой краской, она упрямо защемила губы:
- Все вы одинаковые!
- И я, значит, непорядочный, да?
- Порядочный, пока шлея под хвост не попала!
- А попадет эта самая шлея?..
- Станете таким, как все.
- Спасибо!
- Пожалуйста. Зачем звали-то?
- Да про Гришу вот хотел спросить...
- Вы ж с ним раньше меня виделись, он ведь к вам ночью-то - прибег.
"Ничего тут не скроешь, как за стеклом в аквариуме плаваю, будь ты неладна, деревня-матушка!"
- Минутку мы потолковали, верно.
- А чего же меня от работы отрываете, он вам, наверно, про свою гульбу все обсказал, мне он того сроду не, скажет. Все вы - одинаковые!
- Ну, спасибо.
Вера Ивановна пошла из кабинета, бедра ее перекатывались медленно и величаво. Она не обернулась напоследок и не скрасила встречу улыбкой примирения. Ненашев сказал секретарше, чтобы пока никого не пускала, поскольку надо было неотложно кое о чем раскинуть мозгами.
С самого утра Сидор Иванович испытывал мучительную раздвоенность: он хлопотал по хозяйству, но хлопотал без азарта, потому что из головы не выходил Гриша Суходолов со своим рассказом о пришельцах. Конечно, председатель не собирался оскорблять своего подчиненного недоверием, он убедился помаленьку, что Гришка все-таки не спятил, что психика его не пострадала невозвратно, и, однако, не мог избавиться от пошлых подозрений. "Если он меня "Покупает", - размышлял теперь Ненашев, сидя за своим державным столом, - то с какой целью "покупает"? И потом, больно уж складно врет, если врет. Сочинить ему такое просто не по силам."
На часах была четверть третьего. "Долго ждать, долго!" Ненашев не верил, конечно, что завтра ровно в полдень, будто по щучьему велению, явится в кабинет пришелец, представитель иной цивилизации, отстоящей от нас на многие тысячи световых лет, цивилизации, по всему видать, неизмеримо выше нашей по основным параметрам, и скажет этак вполне буднично: здравствуйте, товарищи колхознички, что вас радует и что не радует, граждане колхознички? А что ему ответить? Сидор Иванович вынул из кармана толстую записную книжку, нечто вроде дневника, который он вел последовательно и неукоснительно, начал деловито просматривать последние данные. "По ремонту техники у нас вроде полный ажур: трактора на линейке готовности еще с февраля, семена высокой всхожести - хоть пшеницу взять, хоть, значит, горох. С гречкой тоже порядок. Жилищное строительство ведем. Из графика малость выбились, ну так по объективным причинам: стройматериала не было - шифера, например, да и по кирпичу район лимит обрезал... Показатели весьма, если откровенно, не блестящи, но у других-то хуже. Утешение слабое, конечно, но иного пока нет. Много надо поработать, чтобы выйти в люди... Еще вчера, когда Суходолов излагал сногсшибательные свои приключения, у Ненашева мелькнула мысль: неплохо и нелишне было бы попросить инопланетян о помощи.
Для того, чтобы читатель вникнул в суть, необходимо нам несколько отвлечься от прямой повествовательной канвы. Сидор Иванович председательствует лишь два года и был избран на должность по собственному желанию. Раньше Ненашев работал в облсельхозуправлении главным агрономом, уматывался выше возможного, поскольку был человеком, что называется, старой школы, то есть донельзя беспокойным, он в итоге наметил себе срочно уйти на пенсию. Планы Сидор Иванович строил притом самые незамысловатые: он хотел купить где-нибудь в таежном сельце или деревне справный домик, зажить с раздумчивой неторопливостью, копаться в огороде и писать нечто вроде мемуаров о прожитом. Биографию этот человек имел нерядовую: комсомольцем участвовал в колхозном строительстве, гонялся по тайге за бандитами, воевал под Сталинградом и брал Берлин, заочно окончил институт, потом и аспирантуру, намечал заняться . наукой, но, будучи дисциплинированным коммунистом, неизменно оказывался там, куда посылала партия. Потом грянула усталость, заныли старые раны, решено было купить, как уже поминалось, домишко на закраине и зажить примерно так, как жил батюшка Толстой Лев Николаевич - мыслить и работать по крестьянству. Было присмотрено село Покровское, где располагались земли колхоза "Промысловик", как место, во всех отношениях подходящее - глухомань, рыбалка, охота, чистый воздух. Сидор Иванович нацелился, значит, на Покровку и зачастил туда в командировки сперва с целью отдохнуть и развеяться, потом уж и по делу: ему не нравилось, как ведет хозяйство молодой специалист Владимир Толоконников, парень сырой и равнодушный. Этот агроном, этот рохля, способен был лишь разводить руками с выражением полной беспомощности или же говорил, пришлепывая мокрыми губами: "Ето нам до фени." Однажды во время утреннего рапорта Ненашев, разгневанный вялостью Толоконникова, заявил вдруг:
- А ну-ка, освободи кресло!
- Зачем это - освободить?
- Я в него сяду и проведу планерку.
- Может, вы в моем кресле останетесь насовсем?
- Если народ того пожелает, то и останусь.. Только не в твоем кресле, разгильдяй, а в своем.