Он замолчал и грустно засвистел полонез. Я подыграл мелодии каблуком.
– А вообще-то… – Он махнул рукой и посмотрел на меня виновато. – Сань, знаешь что… Я тебе не говорил. – Он помолчал, выдохнул и сказал: – От меня Наталья ушла. Насовсем. Один я теперь, понимаешь?
– Валя. – Я потянулся к недопитой бутылке. Но тут в дверь постучали.
5. Тайна пятой бутылки
– Дядя Валь, – в проеме стоял Васище и губы его дрожали. – Вы моего яда не видели? Я пока за вами к дверям ходил, кто-то весь яд спер. Почти полкастрюли.
Мы с Валентином Павловичем обалдело уставились на него. Валя помотал головой.
– Честное слово, Василек, мы твоего яда не брали. У нас своего…
Он показал пальцем на бутылочный ряд и вдруг замер и побледнел.
– Сашка, – борода его стала пепельной, – мы сколько бутылок выпили?
– Две. Одну водки и одну «тридцать третьего».
– А сколько осталось?
Я посмотрел. На полу на фоне книжных исшарпанных корешков плечом к плечу, ровнехонько, как на параде, стояли три стеклянных богатыря. Три да плюс две бутылки, что выпиты. А всего их было четыре!
В желудке у меня что-то пискнуло и заскребло. Похоже на мышь, или мне показалось? Я тщательно, вслух, одну за одной, пересчитал две выпитые поллитровки, потом так же тщательно те, что стояли неначатые. Пробок на них не было, Валя заранее постарался.
– Так, – Валентин Павлович потрогал ладонью лоб. – Пока не холодный. Хотя…
– Васище, – он позвал соседа, – лоб у меня не холодный?
– Горячий. – Васище приложил палец.
– Василек, погоди. Мы твоего яда, конечно, не брали. Ты меня знаешь, я чужого не возьму… – Тут Валентин Павлович слегка смутился, должно быть, вспомнил про краденый алюминий. – Но…
Он осторожно большим и указательным пальцем поднял над полом одну из непочатых бутылок, медленно приблизил к лицу и ладонью свободной руки сделал несколько легких взмахов. Нос его при этом наморщился и спрятался под встопырившиеся усы.
– Не яд. – Он положил горлышко на губу и сделал приличный глоток. – Нет, в этой не яд.
Я внутренне перекрестился. У Васищи выкатились на лоб глаза. Яд оказался в последней, третьей бутылке, а по полному счету – в пятой. Который раз за сегодня гроза проносилась мимо.
– На, Васище, нашелся твой яд, получай. – Валя передал Васильку бутылку. – Считай, тебе повезло.
– Спасибо. – Паренек хотел уходить, но Валя его остановил.
– Кстати, Василек, ты не помнишь, кто, кроме тебя, был на кухне, когда ты его варил?
Васище задумался и в задумчивости облизал у бутылки горлышко.
– Никого. Вообще-то разные заходили. Повитиков три раза бегал в уборную. Два раза по малому и раз по большому. Полинка…
Крамер пельмени жарил. Анна Васильевна…
– А когда ты пошел за нами, на кухне кто-нибудь оставался?
– Не помню. Нет. Никого не было.
– Хорошо, Василек, иди.
– Итак, что мы имеем, – сказал Валентин Павлович, когда дверь за Васей закрылась. – Имеем сплошной мрак. Внутри и снаружи.
Он показал пальцем на занавешенное окно.
Наверное, выпивка подействовала. Мне стало жалко себя до жути, прямо хотелось выть. И себя, и Валентина Павловича, которого бросила зараза Наталья, и Васищу, который чуть не пострадал из-за нас, и платформу, и вообще все несчастные андромедские души, мыкающиеся по пространству без тел. И наших соотечественников тоже, которых так ловко надули по договору от 15 апреля.
– Я, Валя, пойду. Нет, правда. Вот увидишь, я уйду и сразу все переменится. Зимы не будет, и травить нас никто не станет. И вообще…
Валька схватил меня что называется за грудки и сильно потянул на себя. Лицо у меня стало мокрым, как от поцелуя коровы, а глаза Валентина Павловича загорелись, будто у обиженного быка.
– Ты, Сашка, эти разговоры оставь. Я друзей не бросаю. Да и куда ты пойдешь? Платформа твоя далеко, она тебе не поможет. А п'арники – вон они, за стеной. Только свистни. Ну а насчет травить – это еще неизвестно. Тут, я думаю, твои парники ни при чем. Есть у меня такое предположение. Неспроста гнида Повитиков все на стульчак бегал. Ой, Санек, неспроста. С ядом – его работа. Пошли.
– Куда, Валя?
– На кухню. С соседями разбираться.
6. Показания Крамера
– Чтоб, говорит, их всех в Сибирь на мороз, яйцами в прорубь. Тут сразу в воздухе потемнело и снег повалил. У меня рубашка была на спине потная, так, поверишь ли, задубела моя рубашка. Мороз градусов двадцать. Скажи, Валентин, ежели я схвачу воспаление легких, то больничный мне кто будет оплачивать?
Крамер сидел за столом и ел пережаренные пельмени. Пиво в алюминиевой кружке подозрительно пахло мочой. Я потянул носом и успокоился: мочой несло из сортира. Ничего, сказал я себе, терпи.
– Не знаю. – Валя слушал, насупившись. – Значит, только он сказал про Сибирь, погода сразу переменилась?
– Переменилась. Он еще говорит, правильно фашисты делали, что их в газовых печках жгли. Нет на них, говорит, фашистов.
– Фашистов, говорит, нету? – Валя хмуро на меня посмотрел.
Все сходилось. Зима. Фашист. Теперь понятно, чьих это рук дело. То есть сам говоривший вроде был ни при чем. Но вот мысли его кто-то использовал для удара по мне, а – косвенно – и по Вальке, и по всем жителям, которые в это время находились в локальной зоне.
Собственно говоря, и в Валькино подозрение насчет Повитикова я не верил. Нет, вполне возможно, именно Повитиков и подумал: хорошо бы Валентина Павловича, гада волосатого, отравить. А в локальной зоне, если кто какую ересь задумает, так сразу у тебя на полу лишняя пятая бутылка. Сам он вряд ли воровал у Васищи яд. Слишком он себя любит, чтобы загреметь по «мокрой» статье. Хотя…
Виктор Теодорович Крамер был родом из немцев. Но успел полностью обрусеть, проживаючи на Юго-Востоке Сибири в деревушке под Новокузнецком. Там он проводил пожизненный трудовой отпуск с августа 41-го по середину 70-х. Всем известно, Сибирь славна своими пельменями. Покуда Крамер там жил, он на многое насмотрелся. На проволоку, на вышки, на счастливую колхозную жизнь, на двух померших с голоду дочек, на охотничков из райцентра, на их мордатых собак, жравших с руки хозяев круги колбасы с жирком, положенные на квадраты печенья. Все видел, кроме пельменей.
И теперь, сидючи бобылем на коммунальной кухне, он рубал их прямо со сковороды и ни о какой Сибири не думал.
– Понятно. – Валя почесал в бороде.
Крамер кивнул, отхлебнул из помятой кружки, вытащил из теста длинный белесый волос, обсосал его и положил сушиться на дальний конец стола.
– Где-то я этого товарища встречал, – сказал Крамер задумчиво. – Харя у товарища знакомая. Постой, а не он ли в школе на Садовой то ли учитель физики, то ли физкультуры. Или не он?
– Ладно, приятного аппетита. – Валя отвел меня в коридор, и мы встали в нише между личными шкафами жильцов.
В коридоре был полумрак, по ногам дуло. Напротив светилась щель под дверью жилища Повитикова.
– Александр, как ты думаешь, зима эта надолго?
Свет из щели померк, и за дверью послышался шорох.
– Зима, – сказал я, – не знаю, а вот человеческое любопытство, дорогой Валентин Павлович, похоже, не имеет предела.
Я показал на щель, Валя и сам видел. Осторожно, на цыпочках, он приблизился к двери и резко подал ее от себя.
– Извиняемся, что без стука, – сказал он бесцветным голосом. – Не ваша ли это мочалка с прошлой пятницы над плитой сушится?