Илья, круглолиций, полноватый "перезревший" студент йешивы из Черкасс, друг Семёна, уже успевший отчаяться найти невесту, поведал ему, несмышлёному, великую тайну:
- Ты что, не понимаешь? Элимелех всё ждёт звонка от директрисы женской йешивы; боится, что когда она ему позвонит, чтобы предложить встретиться с девушкой, ленинградцы его не позовут к телефону, в облом им будет искать его. Вот и сидит он рядом с телефоном-автоматом, кукует.
Семён вспомнил, что однажды ему позвонили, а трубку взял Олег, его добрый приятель из Москвы, высокий и худой аврех с жиденькой бородкой. Когда попросили позвать Семёна, он ответил: «Если он здесь рядом, в бейт-мидраше14, то позову, а если нет - подыматься наверх, в общежитие, чтоб искать его, не буду». Семён не придал этому инциденту значения, предположив, что в России такое поведение считается, наверное, совершенно нормальным. А молоденький йешиботник по фамилии Карпов поведал Семёну, что когда из-за границы ему позвонили родители, то на просьбу позвать Карпова поднявший трубку ответил: «У нас нет Карпова, только Каспаров». Так что знал Элимелех, чего боялся.
«Чудеса, да и только! - подумал Семён. - Почему же Булат не поможет своему земляку? Ведь, наверное, знает, как тот мучается в поисках невесты. У Булата ведь вся женская религиозная школа, как говорится, в собственном распоряжении!»
С Булатом Семён был в доверительных отношениях, тот приглашал Семёна на шабаты к себе домой, подолгу рассказывал душещипательные истории из своей жизни, которые гость внимательно и с интересом слушал, но Булату не льстил, а говорил то, что думает. Настоящим людям такая реакция всегда нравится, ведь честность слушателя доказывает, что интерес к рассказчику был неподдельным.
После вечерней субботней трапезы Булат с супругой по имени Жюльетта, невысокой миловидной и приветливой женщиной с арменоидно-еврейскими чертами лица, в лучших традициях восточного гостеприимства уселись с Семёном лузгать семечки. И начался рассказ. На сей раз говорил не Булат, а его жена.
- Одна наша знакомая, не еврейка, работала поломойкой в подъезде многоэтажки в религиозном районе Иерусалима. Она почти не знала иврита. Однажды грязную воду она стала сливать в дырку, которая, как она подумала, ведёт в канализационную трубу. Из квартиры выбежал какой-то бородатый старик и начал на неё орать. Она не поняла, что он говорит, и стала улыбаться. Тогда он в сердцах схватил помойное ведро и вылил его содержимое ей на голову!! И это сделал религиозный еврей! Как такое может быть?
Глаза Жюльетты и Булата были настолько печальными, как будто это произошло с ними самими. Так сильно они, видать, сочувствовали этой женщине. И так стыдно им было за религиозных евреев.
«Какие сочувствующие чужому горю люди! – подумал Семён. – Наверное, не в последнюю очередь они такие потому, что у них грузинский менталитет с характерным для него добросердечием. Недаром говорят, что в Грузии нет антисемитизма».
- И всё же, почему старик это сделал? - спросил Семён. - Он психически больной?
- Эта дырка вела не в канализацию, а в квартиру того старика. Грязная вода полилась ему прямо на голову, - ответила Жюльетта.
- Так что вы удивляетесь? – недоумённо посмотрел Семён ей в глаза. – Если бы она сделала то же самое, скажем, где-нибудь в Бейруте, думаю, она осталась бы просто без головы, а тут всего лишь лёгким душем отделалась. А что, в Тбилиси её бы за такое погладили по головке?
- Ну что ты сравниваешь?! Религиозные евреи должны себя вести иначе; не так, как другие люди! - запротестовал Булат.
Семён промолчал.
Булат с пакетом на голове
(«Это не одежда, это ноша»)
Однажды на уроке Галахи, который они оба посещали, проходили законы запрещённой ноши в шабат. Интеллигентный и сердечный раввин из Швейцарии объяснял, что носить в шабат можно только одежду, и только тогда, когда она служит "одеждой", а не "ношей". А вместо шапки надеть, например, на голову кастрюлю - нельзя, даже если ты это делаешь за неимением другого головного убора.