- Ваша жена – еврейка? – как бы между прочим спросил Семён. Её внешность вроде бы не вызывала сомнений в её еврействе.
- Да, да, а что такое? - осёкся Булат.
- Нет-нет, ничего, я не сомневался.
- Ты знаешь, Семён, я ведь на самом деле не грузинский еврей, а ашкеназский. Мои предки несколько поколений назад бежали из Белоруссии от погромов, и нас приютил этот гостеприимный народ. Я настолько его полюбил, что мне кажется, что в прошлом перевоплощении души я был не ашкеназским, а грузинским евреем.
- Ничего не исключено, - ровным голосом заметил Семён, в душе посмеиваясь над сентиментальностью Булата.
- И хоть я и бегло говорю по-грузински, настоящие грузины слышат в моей речи лёгкий акцент. И вообще, я не знаю грузинский алфавит, читать-писать-то не умею. А Соломон ведь тоже не грузинский еврей; у него мать - ашкеназка, а отец - грузин. Натуральный. Гой.
- А, это интересно, - оживился Семён. «Ложные грузины», - вспомнил он кличку, которую кто-то дал этой парочке в йешиве.
- Семён, я могу тебе сказать то, что не могу многим другим. Среди моих друзей - цвет грузинской интеллигенции. Среди них ведущий психиатр Грузии, а ещё знаменитый профессор, - и не только они. Они меня очень любят и уважают. Когда я приезжаю в Грузию, они всегда устраивают мне радушный приём. А здесь надо мной посмеиваются, словно я дворовая собака какая. Только то, что в моих руках ключи от шидухов, держит их в минимальных рамках приличия. И вообще, грузины, даже самые простые люди, – обладают благородством и внутренней культурой. Не то, что эти русские – одно быдло сплошное.
Семён вспомнил, что ему однажды сказала Людмила Сергеевна, его преподавательница фортепиано в музучилище, русская по национальности: «У грузин нет ни одной извилины в мозгу. Они полные идиоты».
«"Любовь" между русскими и грузинами, очевидно, взаимна», – с сарказмом подумал Семён.
- Семён, послушай, я хочу сделать музыкальный диск со своими песнями. Во мне проснулся композитор. Я с детства завидую брату, который играет на гитаре и выступал как бард. Теперь я чувствую, что могу его переплюнуть. Ты бы не хотел мне аккомпанировать?
- Почему бы и нет? - ответил Семён.
- Только за работу я платить тебе не буду, а договоримся, что потом будем вместе выступать с концертами - это и будет оплатой.
Семёну не нравились такого рода предложения.
- Реб Булат, я считаю, что музыкант за свою работу должен получать зарплату. И беру я совсем не дорого - пятьдесят шекелей в час.
На том и порешили. Так начала cбываться давняя мечта Булата. По образованию он был технарь, а по призванию - в этом он был убежден - человек искусства.
Булат всё увереннее и увереннее ощущал себя выдающимся певцом. Где можно и где нельзя, прошеный и непрошеный, он стремился исполнить хотя бы одну песню. У себя в женской школе - в этом плане у него было широкое поле действия. На субботних трапезах, которые он проводил для десятков там "охмуряемых" девушек из бывшего "Совка", он вдоволь пел русские романсы, советские лирические, а также песни собственного сочинения. Но с репертуаром на иврите у него были серьёзные проблемы. Кроме песни "Йерушалаим шель заав" ("Золотой Иерусалим"), Булат не знал никакой. Но "советским" девушкам они и не были нужны. А вот от привычного им русского репертуара они просто млели.
Один из уважаемых раввинов устроил в йешиве большую трапезу по поводу завершения изучения всего Талмуда. Вдруг посередине празднества встаёт Булат и в квази-оперной манере начинает петь "Йерушалаим шель заав". Израильтяне, там присутствовавшие, чуть не потеряли дар речи, но из вежливости старались не подавать виду. Дело в том, что у харедимных (ортодоксально религиозных) израильтян на торжественных трапезах не принято, когда кто-то поёт соло, и тем более в такой вычурной манере, но все, как правило, поют вместе. И репертуар тоже строго регламентирован: общеизвестные песнопения на слова Псалмов Давида и других святых текстов. Сомнительно, что даже на Пурим кто-либо из них, даже в состоянии сильного алкогольного опьянения, затянет светско-сионистскую "Йерушалаим шель заав".