Когда Семён покупал билет по телефону в агентстве по продаже авиабилетов, служащая его предупредила: «Зарегистрируйтесь заранее в интернете. Иначе вас могут даже не посадить на рейс. Балтийская авиакомпания на всё способна». Раньше Семён такого не делал, но на сей раз последовал её совету, и это его выручило: стойка регистрации на его рейс давно уже была закрыта. У открытой стойки на паспортный контроль тоже очереди не было.
Когда он подошёл к воротам на рейс, посадка была в разгаре. Семён решил, что у него есть ещё несколько минут, и купил две пачки кашерных пит по баснословной аэропортовской цене: ведь, быть может, это послужит его основной едой в Риге.
Утром в рижском аэропорту Семёна встретил представитель еврейской религиозной общины и отвёз его в гостиницу. Семён решил не терять времени зря и сказал сопровождающему:
- Я хочу начать работу немедленно; организуйте мне встречу с кантором прямо на завтра. Скажите ему, чтобы на встречу взял все советские документы, которые у него есть.
Без большого труда Семёну удалось выяснить, что и на самом деле кантор не еврей – сын еврея и русской женщины. Семён привык к делам намного более сложным, но в Риге, по-видимому, прикидывающиеся евреями еще не научились так искусно врать, как они это делают в Израиле.
Этот кантор, назовём его Владимир Мульман, в детстве обожал отца, а мать не любил. Дома были пластинки с еврейскими песнями, и мальчик очень любил их слушать. В 16 лет, получая паспорт, он записался евреем – по папе, которого безумно любил и поэтому себя тоже считал евреем. Получил два высших образования: одно – в латвийском вузе, второе, консерваторское – в российском. В латвийскую консерваторию Мульман поступать не решился, ибо на консультации перед вступительными экзаменами заведующий вокальным отделением Спрогис (который, как помнил Семён из своего детства, в своё время солировал в хоровых концертах еврейских народных песен) якобы ему сказал:
- Муусу оопераа тыкай виэн жииды дзиэд. («В нашей опере только одни жиды и поют» - мол, хватит с нас певцов-евреев). Поэтому учиться на певца Владимир поехал в Россию.
В российской консерватории, где Мульман учился на вокальном отделении, его внимание привлекло объявление о наборе на курсы еврейских синагогальных канторов. Шли горбачевские времена. С детства любил Мульман еврейскую музыку, и, окрылённый, он направился по указанному адресу и заполнил там анкету. Через некоторое время, неожиданно для себя, он получил отказ: в анкете он честно написал, что его мать - русская. Ведь не знал же тогда Мульман, что по еврейскому Закону, он не считается евреем. А синагогальный кантор по Закону не может быть неевреем.
Отказ стал для Мульмана тяжёлым ударом, но из этой истории он извлёк для себя "сермяжную правду": понял, что отныне должен скрывать то, что его мать - нееврейка.
Закончив консерваторию, Мульман поступил в аспирантуру, по окончании которой вернулся в Ригу. Хотя он был успешным вокалистом, в оперу его не тянуло: Мульман чувствовал, что это "не его". Больше тянуло к камерной музыке, а в особенности - еврейской. Он пошёл в синагогу и сказал тамошнему раввину Браверману, что хочет учиться на кантора. Раввин подумал: «У нас канторы – старики, скоро уйдут на тот свет, а тут с Небес поступила замена». Но всё же он спросил Мульмана:
- А ваша мама - еврейка?
- Да, конечно, у меня оба родителя - евреи.
- А как девичья фамилия вашей мамы? - спросил раввин.
- Морозова, - честно ответил Мульман.
Раввин немного засомневался, но ему показалось, что он когда-то знал еврейскую семью с фамилией Морозовы. На этом проверка еврейского происхождения Мульмана закончилась. Начала сбываться его давняя мечта – стать исполнителем еврейской сакральной музыки...
Работа была закончена, кантор-нееврей разоблачён, но до отлёта оставалось ещё несколько дней. «Чем чёрт не шутит, может, съездить в Каунас?» – подумал Семён, вспомнив разговор с Бамбергером.
В Каунас поезд прибыл рано утром, и Семён сразу же направился в синагогу. После утренней молитвы Семён подошёл к высокому молодому мужчине, который, как ему показалось, был там центральной фигурой, и спросил:
- Извините, я помню, что тут у вас была гниза. На каком этаже она находится?
- Да нет, это всё в прошлом. Покойный раввин Карпман всё ценное, что было в ней, оттуда вынес. Часть книг, очевидно, успел продать, а часть оставалась в его кабинете. Но когда мы после его смерти взломали дверь, то обнаружили, что книги истлели - кабинет был на верхнем этаже, и его залило дождями. Всё, больше нет ничего.