Беда с этим Хершоном, вечно у него руки отваливаются. Однажды себе голову оторвал. Зачем, спрашивается? Идет безголовый, словно так и родился, кость торчит, жилы, мясо черное, а голова у пояса болтается…
Хм. Цулп, веди-ка ты Хершона куда подальше. Журналист, видно, непривычный попался, да и аромат нашего Хершона на жаре всегда убивает комаров. Мы-то ладно, давно дышим, а ему непривычно, конечно. Вон как его вывернуло. Ничего, пообвыкнется, чуть что… если задержится. А почему бы и не задержаться? Место хорошее, красивое, городок небольшой, никто не мешает…
Мертвецы-то? А что мертвецы? Кому они мешают? Пускай живут, пока нравится. Жизнь-то ведь жизнь, пока она нравится, а смерть наступает, и всякие ужасы набегают, когда жизнь совсем уж разонравилась, верно, Цулп? А, он с Хершоном пошел… Сейчас вернется. Вы там как, хорошо? Я и то говорю — пообвыкнетесь.
У нас тут ничего, красиво. Будете третьим. Третьим живым, я хочу сказать. Поболтать будет с кем. Бутылочку распить… Но мы не балуемся этим. Так, иногда, под настроение, вечерком. Сидишь в чужом доме… а почему чужом? Все они наши, ведь мертвецы в домах не живут. Они всегда ходят за стенами. Гуляют. Кругами. А внутрь ни-ни. Бездомные они. Жалко.
Я говорю — жалко их: по вечерам, когда сидишь в доме на диванчике и смотришь телевизор, а на телевизоре фотографии хозяев в рамочках стоят… Гадингов, например, или Шелкопов… когда они были живые. Мертвых-то кому охота фотографировать? Мне, к примеру, неохота, а вам? И не советую.
Мы с Цулпом во всех домах побывали. Интересно. Будто весь город — громадный домище с комнатами и коридорами, где мы с Цулпом хозяева, а мертвецы… ну, скажем, тараканы.
У-у, эти тараканы!!! Из-за них и началось. Хлынули в город, прям за стулья держись, чтоб не снесли. Травили мы их — страх! Вот Цулп не даст соврать. Да где же он, мертвец недорезанный… Цу-улп! Ладно, я дорасскажу и пойду Цулпа искать. Мы с ним не расстаемся. Никогда. Одному тут страшно. Идешь, а они смотрят лицами, смотрят и молчат. Ждут. Идешь и думаешь: дотронется кто из них до тебя самостоятельно, специально… и глотку сорвешь, не крича.
О, Цулп возвращается! Наконец-то, чудовище! Только посмей мне так задерживаться неизвестно где. Еще съедят тебя ненароком, а потом и меня.
Что — почему?.. Ха. Нет, одному страшно. Страшно, дубина. Тут же кончишься, понял? Потому как, если по одному, то они звереют. Мы однажды с Цулпом потерялись…
Ладно, не извиняйся, чего не бывает. Страх — дело понятное. Он в душе извечно. Когда Трумпер увидал у себя на кухне ночью черного таракана величиной с теленка и с панцирем кожистым, как у носорога, он тут же помер. Он до сих пор помер, если ты понимаешь, о чем я. Он просто помер. Как помирали прежде. Его успели даже закопать, и он не гуляет вместе с ними.
Король исчез. Какой король? Тараканий король, юноша. Мне наплевать, что тебе сорок лет, все равно ты мертвец, потому что боишься. Какая разница, сколько лет мертвецу, а? Цулпу было всего шестнадцать, когда его мать и сестра увидели тараканьего короля, и с тех пор годы идут только для них, а он не старится. Я вчера видел их — пока прилично держатся, но уже кое-где кое-что пришлось подшить.
Видишь, мы с Цулпом как хранители, няньки… ухаживаем. Или как садовники — тоже ухаживаем, как за цветами.
А что? Может, все мы пригодимся потом для жизни самого прекрасного в мире цветка? Может, потому и пришел тараканий король? И нельзя было ждать, пока мы умрем постепенно? Вдруг этот цветок нужен кому-то сейчас?!..
Э, ладно, проваливай отсюда.
Однажды к нам приехали чужие. Из любопытства. Как ты. Просто так к нам и не поедешь, верно, Цулп? Верно, я и говорю. Вон и Шелкоп кивает. Поосторожнее бы он кивал: на прошлой неделе с него так и посыпались уши, глаза, нос… Намаялись мы с ним, пока приводили в порядок.
Ну, приехали чужие, посмотрели. И уехали. Ха. Разумные ребята, не то, что ты, журналист. Мы с Цулпом не стали говорить, что мы единственные живые. Намазали друг друга синькой, зеленкой, сажей, сделали одинаковые лица и вышли к ним, глядя сквозь.
Ну, в общем, им повезло, что усмешка тараканьего короля растаяла до них. Она была всюду. Взглянешь — и прощай, жизнь, прощай, смерть, здравствуй, город мертвецов!
Ха-ха… Х-ха… Умотали живые. Умота-али. Да-а.
А мы с Цулпом так и не можем теперь превращаться в живых.
1 апреля, 2 мая 1995
Синяя борода и синяя косичка
Поля пришла в бар вечером, перед его открытием, чтобы записать с Гошей инструментальную музыку на ее кассету. Она плохо чувствовала себя и надеялась расправиться с делом поскорее. В вестибюле Поля посмотрела в зеркало и поморщилась: ее толстая черная коса сегодня густо отливала синевой, так густо, что было немного неприятно. И что только делать с проклятыми волосами — обрить, что ли?!