Вечер подкрался лиловым татем. Вымыв посуду, Егор Викторович собрал крошки и бросил их на балкон. На роскошное пиршество слетелись галки, голуби и воробьи. Птицы ссорились, ворча и сыпля перьями. Дядя вздохнул. Я проследила его взгляд, что замер на черно-белой фотографии жены на подоконнике.
— Убери хоть ты ее, — неожиданно глухо пробасил он, кивнув на снимок покойницы. — Да накинь пальто, наверху холодно будет.
— Наверху? — переспросила я, но Егор Викторович уже стоял в дверях, набросив плащ.
«Точно, шизофрения, — определила я еще на лестничной клетке, залезая следом за ним на крышу. — Придется звонить ноль три».
С высоты пятиэтажки открывался вид на засыпающий город: бирюзовые сумерки, подернутые туманной дымкой, окутали улицы и проспекты. Багряная лента опоясала шафранный горизонт, и криком раненой птицы с вокзала несся свист тормозящего поезда.
Дядя устало обернулся. Карие глаза, затканные в уголках паутиной морщин, таили невыносимую боль и муку. Казалось, в них плещется свет первых высыпавших звезд. Не выдержав, я отвела взгляд.
— Я тебя позвал, потому что Васька не поверит. Не простит он меня никогда… А отец твой сразу в дурку позвонит.
Я ощутила, как краснею, и принялась крутить обручальное кольцо на пальце. Стало не по себе.
— У тебя мозги чистые, холодные, ты поймешь… Поймешь… Прокляла она меня, прокляла…
— Дядь Егор, может, не надо — к ночи-то? Про покойницу…
— Не гляди ты так, ради бога! К ночи… Сама видишь — не пью, не курю. Прокляла! В больнице еще. Знала, что умирает, руки свои тянет: «Проклинаю тебя именем господа…». Я не понял тогда, посмеялся, мол, где же твой бог, дура, когда ты концы отдаешь. А потом… — он вздохнул так тяжело, будто что-то внутри опрокинулось, и отвернулся. — Сначала милостыню давать начал… бомжам всяким хлеба, воды. Выпить ни грамма не мог. Не идет и все, хоть тресни! Сигареты туда же. Встал как-то утром, не проснулся еще, гляжу, руки сами обои старые отдирают, клей замешивают… На работе все перебрал, весь цех вылизал…
Надлом вернулся в голос. У меня появилось нехорошее предчувствие.
— Не могу я больше, понимаешь?.. Птичек кормить, улыбаться всем… С души воротит. А перестать не могу. Вчера Антонине телевизор починил, на той неделе Ильиничне электропрялку… И так без конца, понимаешь? На могилу к своей ходил, уж просил-молил, чтоб простила, гляжу: все цветы прибрал, крупы насыпал, портрет помыл… Тяжко мне, ох, и тяжко…
Опустив голову, дядя начал расстегивать длинный плащ. Пальцы лихорадочно тряслись.
— Дядь Егор…
— Не могу, — горько всхлипывая и обрывая пуговицы, повторял он. — Не могу я больше… Алкаш я, алкаш и есть… Ох, и тяжко мне, тяжко!..
Плащ упал на раскатанный гудрон, за ним последовала рубашка. Я инстинктивно подалась назад, не успев сдержать громкое: «Ах!». Горб оказался верхушками белоснежных крыльев — мощных, сложенных за спиной. Перья зябко дрожали на осеннем ветру.
— Прощай, — обернулся дядя, вытирая кулаком скупые слезы. Он побежал к кромке крыши, камнем рухнув за край.
Задохнувшись от молчаливого крика, я рванула к бордюру, но, перегнувшись, не увидела на асфальте распластанный труп. Зато в свете молодой луны на ясно-фиалковом небе над спящим городом парил проклятый. Проклятый стать ангелом и творить добро, проклятый на вечную жизнь, лишенный счастья и возможности смерти. И до сих пор мне чудится его крик — полный горя и безысходной муки…
Автор
Ольга Сергеева
Жюль Верн
Жюль Верн — это что-то из детства, из юности, из школы.
Во-первых, огромный объем открытия новых или не очень, но занимательных сведений. По его романам можно изучать физику, астрономию, географию. По ним, да еще по «Занимательной физике» Я. Перельмана, который скрупулезно и придирчиво анализировал их на соответствие художественной правды правде научной.
Во-вторых, что тоже очень важно в том же самом возрасте, — огромный воспитательный заряд: смелость, благородство, мужество, добро в тяжелой борьбе побеждает зло, противостояние человека силам природы и неодушевленной стихии.
На первый взгляд, Жюль Верн остался там, в детстве. «Пятнадцатилетнего капитана» можно читать только в десять, максимум в двенадцать, лет, чуть позже начинают волновать совершенно другие вещи, в сорок этот роман кажется совершенно абсурдным и неправдоподобным.
Ни один взрослый трезвомыслящий человек не сможет представить себя на месте Дика Сэнда, не сможет поверить в реальность происходившего, не сможет сочувствовать и сопереживать главному герою.
Полеты на Луну также стали совершенно неинтересны, география в век Интернета и телевидения изучается сама собой, очарование энциклопедических знаний Жюля Верна померкло и отошло на второй, третий или вообще бог знает на какой план.
Тем не менее знакомство с его творчеством является частью классического образования современного интеллигентного человека, неким маркером эрудиции и кругозора.
И дело здесь не в механическом наборе знаний, который давал автор своим читателям, как бы ни поражали их объем и разносторонность.
Образование писатель имел юридическое, а не техническое или инженерное (какое бы ни складывалось впечатление). Благодаря личным качествам — обаянию, начитанности, характеру — подружился с Дюма-сыном и получил поддержку Дюма-отца.
В качестве «обычного» драматурга, автора лирических комедий, Жюль Верн не имел какого-либо серьезного успеха, в смысле быстрого успеха.
Ему удалось уловить, почувствовать главное в атмосфере своего века — очарование и обаяние прогресса техники и технологии.
Сначала он подрабатывал написанием небольших статей на исторические и научно-популярные темы в «Журнале для образования» Пьера-Жюля Этцеля, первое же произведение крупной формы, роман «Пять недель на воздушном шаре» (1863), принесло успех значительно более серьезный, чем все, что было написано ранее, а главное, он гораздо больше соответствовал вкусам и устремлениям молодого писателя.
Научно-популярный роман (то, что мы назвали бы научно-фантастическим романом), приключенческий роман ему самому показались гораздо интереснее, ярче, увлекательнее того, чем он занимался раньше.
Успех принес деньги, новые заказы (сотрудничество Ж. Верна и Этцелей, сначала отца, потом — сына, продолжится до самой смерти писателя) и возможность самому вести жизнь путешественника и пополнять свой багаж впечатлений.
Жюлю Верну удалось перенять у Дюма-отца самое завидное его качество — трудолюбие и плодовитость. Всего им написано около 60 научно-фантастических и приключенческих романов, каждый из которых содержит огромный пласт абсолютно достоверных научных фактов, причем новых, свежих, актуальных и интересных для читателей.
Писатель относился к делу добросовестно и обстоятельно. В интервью журналистам он признался, что регулярно просматривает около 20 газет — все, что может представлять для него интерес и предположительно может представлять интерес для читателя, вырезает и составляет своеобразную картотеку, в которой насчитывалось до 20 тысяч самодельных брошюр на различные темы.
Его часто называют гениальным провидцем: большинство гипотетических изобретений, описанных в его книгах, позднее было воплощено в жизнь.
А вот с этим можно поспорить. Совершенно не к лицу рафинированному и образованному европейцу, представителю века науки и точности, лавры Кассандры.
При том, что Жюлю Верну приписываются еще и лавры основателя научной фантастики (разве кто-то вообще мог ее основать?), он очень сильно выбивается из образа «типичного» писателя-фантаста.