Неожиданно я сообразил главное. Если Ажахян снова в ударе и преспокойно играет, то при чем здесь наше многотрудное следствие? Мы-то полагали, что дарование свое композитор утерял, и, стало быть, каким образом происходит то, что происходит?
Я протиснулся чуть вперед и приподнялся на цыпочках. Шумливые обстоятельства не очень способствовали аналитическому процессу. Кроме того, я заметил, что полный человечек, оставив рояль и оркестрик на растерзание поклонников, осторожно пятится со сцены. Он явно намеревался удрать, и это мне не понравилось. Размышлять было некогда. Взрезав плечом толпу, я устремился за композитором. Теперь он уже не пятился, он откровенно бежал. Несчастный! Он знать не знал, с кем имеет дело. Возможно, я слабо разбираюсь в музыке и ничегошеньки не смыслю в живописи, но бегал я превосходно. И даже шесть стаканов выпитого сока не стали серьезной помехой. В несколько прыжков обойдя самых прытких из конкурентов, я помчался за жертвой скачками гепарда. Он уже вырвался в фойе и с нотами подмышкой семенил впереди. Я понял, куда он стремится, и поднажал. Дверце суждено было захлопнуться перед лавиной приближающихся букетов, но в кабинке репликатора мы оказались с маленьким гением одновременно. Обнаружив меня за своей спиной, композитор задохнулся от возмущения.
— Ну, знаете! Это уже слишком!..
Жестом, достойным английского лорда, я продемонстрировал ему жетон детектива и веско произнес:
— Сожалею, мсье композитор, но дело коснулось множества судеб. Именно поэтому мы осмелились обратиться к вам. Вы ведь одна из жертв…
— Жертв? — он нахмурился. — Что вы имеете в виду?
— Я не оговорился, — именно жертв. Ради них я решился на столь бесцеремонную попытку завязать беседу. Если можно, скажите, не происходило ли с вашим дарованием каких-либо странных перемен? Я имею в виду самые последние недели.
— Ах, вон, значит, откуда ветер дует… — композитор продолжал еще хмуриться, но голос его звучал уже более миролюбиво. Кажется, он понял, о чем идет речь. — Вообще-то обычно меня называют маэстро, так что если вас не затруднит…
— Разумеется, маэстро! Тысяча извинений! — мысленно я чертыхнулся. Снова начинались причуды, а с ними соответственно и муки вашего покорного слуги.
— Стало быть, вы из отдела расследований?
— Вы проницательны, маэстро!
— Но каким образом вы узнали?.. Хотя да. Для вас это не слишком трудно. Следовательно… — он о чем-то думал, размеренно кивая своим мыслям. — Что ж, надеюсь, разговор не отнимет у нас слишком много времени.
— Короткий — нет, — я добродушно развел руками. — Две минуты — не два часа. Все, что нам потребуется, это сердечная беседа, обмен до предела сжатыми лаконизмами. Признаюсь, маэстро, на ваш концерт мне пришлось пробираться в окно. Билеты невозможно было достать. Жуткий аншлаг! И потом эти ваши фанфары — это что-то неописуемое! Признаться, я понимаю людей, которые гнались за вами…
Продолжая молоть подобную чушь, я бегло набрал на пульте код первой попавшейся гостиницы. В самом деле — не разговаривать же нам в тесной кабинке!
Уже минуты через три-четыре мы сидели в просторном зале среди пальм и кактусов, облепленных живыми скорпионами. Вероятно, нас занесло в Антарктиду. Только там без ума от всей этой колюче-ядовитой экзотики.
— Не ожидал такого переполоха, честно сказать, не ожидал… Конечно, лестно, но с другой стороны — случай-то вполне объяснимый. Обыкновенный упадок сил, небольшая депрессия. У меня, знаете ли, это бывает.
— Вот как! Значит, подобное с вами происходило и раньше?
Он быстро взглянул на меня и задумался. Я с облегчением перевел дух. Его реакции походили на обычные человеческие. Во всяком случае, с ним можно было беседовать на нормальном языке, что уже само по себе обнадеживало.
— А знаете, пожалуй, вы правы, — глубокомысленно изрек он. — В этот раз все действительно обстояло иначе. Я бы сказал: значительно хуже.
— Но началось это сразу по приезде в Знойный?
— Кажется, так. То есть это не первый мой визит в Знойный. Я выступал здесь и раньше, но тот концерт… Понимаете, я вышел к роялю и вдруг с ужасом понял, что не умею играть. Совсем! А ноты… Я смотрел в них и чувствовал себя годовалым ребенком. Вы не поверите, но я чуть было не шлепнулся в обморок. Представляете? В зале тысячи зрителей, за мониторами следят миллионы, еще ведь шла трансляция на Луну с Марсом, а я…
— А вы, если можно так выразиться, не совсем в ударе.
— Да нет. Это было много хуже. Когда нет настроения играть — для профессионала это всегда преодолимо, но то, что я испытал в те минуты… Впрочем, вам этого не понять.
— Почему же? — я чуточку обиделся. — Что ж тут непонятного? Творческая анемия, провал в памяти — и как следствие эмоциональный шок. Интереснее другое, маэстро, когда все вновь вернулось к вам? Или вы этого не помните?
— Отчего же… Недели две тому назад. Я как раз переехал в Царицын — там у меня знакомый врач. Мы провели с ним сеанс медиасна, и через пару часов я уже работал за роялем.
«Чушь! — мысленно сформулировал я. — Медиасон еще никому и никогда не помогал…» Скосив взгляд в сторону скорпионов, я обнаружил, что они явно заинтересовались нашей беседой. Привстав на своих многочисленных ножках, они глазели в нашу сторону и что-то явно про себя прикидывали. Я удивленно шевельнул бровью. Нет, братцы-отравители, так мы не договаривались! На всякий пожарный я окинул внимательным взором диван, на котором мы сидели, и пушистый ковер на полу. Ни одно из насекомых-диверсантов в поле моего зрения не угодило.
— Итак: теперь у вас все в порядке?
— В полном! Играю лучше прежнего. И даже затрудняюсь предположить, что же все-таки произошло в тот раз.
— Скажите… А может, вы кому-то крепко насолили? — я с надеждой прищурился. — Ну, вы понимаете меня — какие-нибудь конкуренты, завистники? Или брат вашей невесты публично поклялся отомстить вам за поруганную честь сестры…
— Что? — от изумления он даже подпрыгнул на диване. — Брат моей невесты? О ком вы?
— Вот и мне бы хотелось это выяснить, маэстро. В конце концов, вам могли чего-нибудь подсыпать в питье.
— Какое питье?
— Ну, например, виски. Двойное и с содовой. Или коктейль…
Он неожиданно хрюкнул и залился щебечущим смехом. Версия моя не прошла, это было ясно. Я глядел на него с нескрываемой досадой, и отчего-то мне казалось, что я снова слышу звучание фанфар. Скорпионы на кактусах обеспокоенно зашевелились, неуверенно двинулись к нам. Скрежет фанфар был ими воспринят как вызов. Отсмеявшись, композитор ткнул в меня пухлым пальцем.
— А вы, я вижу, любите детективы! — он улыбался. — И не пытайтесь отпираться!
— Люблю, — честно подтвердил я.
— Правильно, — он радостно закивал. — Иначе не стали бы говорить об отравителях и конкурентах. Очнитесь, молодой человек! На дворе конец двадцать первого века, не за горами двадцать второй. Какие в наше время завистники?
— Но что-то ведь с вами стряслось! — упрямо пробурчал я.
Композитор озадаченно заморгал. Зажмурившись, вдруг выбросил вперед руки и с немыслимой скоростью пробежался пальцами по невидимым клавишам. Я невольно залюбовался. Это показалось мне интереснее его симфоний. Вихрь точных беззвучных ударов… Успокоенно распахнув глаза, он улыбнулся.
— Извините. После того случая иной раз накатывает. Кажется, что снова все повторится.
— Понимаю, — я, нахмурившись, уставился на распахнутую дверь репликационной кабины. Мысль не успевала за подсознанием, мчась по темному извилистому тоннелю интуиции. Кажется, ожил мой внутренний голос. Я не был еще уверен на все сто, но свет уже замаячил где-то далеко впереди. Бутылка, яйцо, горсть скорлупы…
— Скажите, вы ведь всегда пользуетесь репликаторами?
— То есть? — он даже удивился. — А чем прикажете мне еще пользоваться? Ковром-самолетом? Сами посудите, сегодня у меня Знойный, завтра Свердловск, а через тройку дней Мадрид, Вашингтон… Не по железной же дороге мне кататься!
— Но есть еще флаеры.