Мальчишка пожал плечами:
— Я просто думаю: если пчелы собирают нектар, то потом они делают мед. А шмели делают мед?
— Нет, они, скорее всего, нектар просто съедают.
— А откуда ты знаешь? Может, они его просто хорошо прячут? Вот ты знаешь, где живут шмели?
Где живут шмели, Кирилл не знал.
Шмель, изрядно вымазавшись в желтой пыльце, сорвался с цветка и сердито загудел в сторону озера.
— Если за ним быстро побежать, мы бы узнали, где он живет, — сказал мальчишка и поднялся на ноги. Он смотрел снизу вверх, щуря большие серые глаза. Несколько маленьких веснушек проглядывали на переносице вздернутого носа.
— Ну, я думаю, мы за ним не побежим, — Кирилл улыбнулся и показал бидон. — У нас есть более важные дела.
— В нашей комнате целое ведро стоит, — сообщил мальчишка. — Но мы ее почти не пьем: нас баба Саша чаем угощает.
— Так ты, значит, чай любишь? И с вареньем, небось?
— Конечно, — мальчишка заулыбался, показав два больших передних зуба. — Скоро мы ужинать пойдем, и баба Саша угостит всех вишневым вареньем. Ты тоже приходи.
— Обязательно, — пообещал Кирилл. — Кстати, меня зовут Кирилл. — Он протянул руку.
Мальчишка вложил свою ладошку и представился:
— Катя.
Оказывается, это не разведчик, а разведчица!
— Ну ладно, мне пора, — сказала Катя и вприпрыжку побежала по дорожке в сторону дома.
Кирилл проводил ее взглядом, усмехнулся и пошел к колодцу.
Без пяти минут семь он отправился на ужин. Перед тем, как выйти в сад, он тщательно заправил рубашку в джинсы, причесался найденной в кармашке рюкзака расческой и пожалел, что не захватил с собой хотя бы маленького зеркальца: вдруг щека или лоб испачканы какой-нибудь сажей — и знать не будешь. А потом он спохватился, что и бритвы не захватил. Так и ощупывал он подбородок, пока шел по дорожке мимо клумб и грядок.
Главный вход в дом, судя по всему, находился со стороны озера: из окна флигеля или от колодца можно было видеть только каменную стену в четыре окна на каждом этаже да небольшую деревянную дверь черного входа. Кирилл завернул за угол и остановился. Фасад дома был украшен резным деревянным крыльцом. Рядом с ним широкая деревянная лестница с крепкими перилами тянулась кверху вдоль стены слева направо, а после небольшой площадки на середине пути — справа налево. Оказывается, на второй этаж был отдельный вход.
Перед домом было обширное пространство, ограниченное с двух сторон изгородью из кустарника черной смородины. И только в сторону озера никаких границ не было — разве что берег в пятидесяти шагах от дома. У дальней живой изгороди стояли врытые в землю две длинные лавочки и дощатый стол под навесом. Как раз за этим столом сидели мужчина и женщина, и Александра Владимировна, вышедшая на крыльцо с самым настоящим угольным самоваром, указала глазами в их сторону.
— Проходите, Кирилл Иванович, присаживайтесь.
Приблизившись, Кирилл смог лучше рассмотреть сидящих. Очень красивая женщина лет двадцати пяти была в соломенной шляпе с огромными полями. Смуглое лицо обрамляли коротко остриженные каштановые волосы. Она носила синюю мужскую рубашку с большими карманами на груди и джинсы. Женщина внимательно посмотрела на Кирилла, и он успел заметить, что у нее серые глаза. Он даже удивился, что успел это заметить: мужчины обычно не обращают внимания на цвет женских глаз.
Вглядываясь в ее лицо, Кирилл пытался разобраться в смутном чувстве чего-то знакомого. Где-то они уже встречались. Но где?
От попытки вспомнить его отвлек мужчина, который поднялся со своего места и представился:
— Борис.
Кирилл назвал себя и пожал широкую белую ладонь. Потом выжидательно взглянул на женщину.
— Анжела, — медленно проговорила она.
Несмотря на жару, мужчина был в костюме, правда, без галстука; ворот его белой рубашки был расстегнут. Серый пиджак, серые брюки, ослепительно начищенные туфли — просто яснее дня, чернее ночи. Сколько лет было этому человеку — сказать трудно. Можно было дать ему и тридцать, и сорок, и пятьдесят. Наверное, это свойство всех людей с крупными чертами лица, которые скрадывают возраст. Хотя Александра Владимировна как раз худощава, а тоже не определишь, сколько ей лет.
Мужчина вернулся на свое место рядом с Анжелой, а Кирилл подумал, что если они муж и жена, то более неподходящих друг для друга людей он не встречал. Конечно, это только внешнее впечатление, но все же… Ее можно представить на светской тусовке в окружении толпы поклонников, на страницах глянцевых журналов, на экране телевизора. И Кирилл уже сам верил, что так оно и есть на самом деле. Что стоит один только ее взгляд: «Я знаю все, что вы хотите мне сказать. Мне и так все надоело, я хочу от всего отдохнуть». А Борис как-то не вписывался в ту жизнь, которая только что была придумана для Анжелы. Чтобы дополнить его образ, Кирилл мысленно надел на него серую, в тон костюму, шляпу и дал в руки оранжевый кожаный портфель с двумя никелированными замками. Ни дать ни взять сельский бухгалтер, попавший на ту самую светскую тусовку. Даже вид у него виновато-любопытствующий. От долгого хождения по полям страны его брови и волосы выгорели на солнце, и, сколько их не причесывай (волосы, конечно), все равно будут выглядеть растрепанными. Хотя почему выгорели? Он же в шляпе должен ходить!..
— Кирилл Иванович, не поможете разжечь самовар? — Хозяйка вынула из кармана передника, повязанного поверх сарафана, несколько длинных лучин и коробок спичек. Самовар уже стоял на небольшой табуреточке рядом со столом.
— С превеликим удовольствием, — Кирилл принял лучины и спички. — Правда, такой самовар я видел только в кино и на картинках, но даже интересно попробовать.
— Если что, — сказала хозяйка, — Борис Борисыч вам поможет.
— Да, конечно, — Борис Борисыч зашевелился и начал выбираться из-за стола. — У вас где-то была самоварная труба.
— Вон за вашей спиной… на траве лежит.
— Да-да-да, — забормотал Борис Борисыч. Он выбрался из-под навеса как-то уж очень неловко, будто ему мешал невидимый портфель, и шляпа готова была вот-вот слететь. Кирилл подавил улыбку, присел перед самоваром и чиркнул спичкой.
Внезапно налетел маленький вихрь. Он с шумом пронесся по двору и бросился к Анжеле.
— Мама, мама! Я видела на цветке огромную бабочку! Вот такую!
Кирилл поднял голову, посмотрел на Катю, которая, раскинув руки в стороны, показывала, какую «вот такую» бабочку она видела. Девочка была без панамки и сейчас еще больше походила на рысенка; ее каштановые с рыжинкой волосы были собраны в два забавных хвостика, которые торчали кверху, как рысьи ушки. Кирилл теперь понял, почему лицо Анжелы показалось ему знакомым: Катя была маленькой копией матери. Может, если снять с Анжелы шляпу, под ней тоже окажется два забавных хвостика?
Разгоревшиеся лучинки затрещали. Кирилл сунул их в самоварное нутро, а стоявший наготове Борис Борисыч нахлобучил сверху самоварную трубу.
— Вот и чаек скоро будет готов, — сказал он, потирая руки.
— А когда он закипит? — поинтересовался Кирилл. — Здесь, наверное, целое ведро воды помещается.
— Да скоро, — Борис Борисыч махнул рукой.
Они вернулись за стол. Катя сидела рядом с Анжелой, сосредоточенно пересчитывая зубцы на своей вилке. Александра Владимировна раскладывала по тарелкам вареную картошку. Стояла тишина, изредка нарушаемая гудением шмеля или пчелы. Пахло морем и дымом, который лениво струился из самоварной трубы.
А здесь ведь хорошо, подумал Кирилл, и даже очень!
Он уже сто лет никуда не выезжал из города. Работа — дом, дом — работа. Туда-сюда, сюда-туда — как ткацкий челнок. Или деталь на быстро мчащемся конвейере жизни, которую крутят, передвигают, переделывают многочисленные обстоятельства, подчиняют бешеному ритму. Бесконечная череда событий, множество знакомых и незнакомых лиц, нескончаемые разговоры, бездна информации, масса впечатлений; все это вертится, крутится в неостановимом водовороте бытия, сливается в единое целое и неотвратимо погружается во мрак забвения. В памяти остаются только обрывки потускневших воспоминаний, где переплетаются, врастая друг в друга, реальность и невольная фантазия. И появляется идея, что ценен только сегодняшний день, только здесь и сейчас. Только безоглядно вперед. Все быстрее и быстрее. А зачем? Для чего быстрее? Почему это лучше? Эти вопросы отбрасываются. Они подрывают идею безоглядного движения, они никому не нужны. Действительно, не нужны? Кирилл вспомнил, как попал в больницу с переломом щиколотки. Он лежал в одноместной палате с загипсованной ногой, выключенный из процесса бесконечных дел, вне ежедневной суеты. И мир прекрасно обходился без него; вселенская катастрофа не разразилась. Скука только начала заедать. Скука и тоска. Совершенно непонятная тоска. А может, и вполне понятная — тоска по человеческому общению. Что-что, а пообщаться Кирилл любил с детства. Может, это когда-то и определило его будущую работу. Ему удавалось быстро становиться центром почти любой компании. И ему это нравилось. Он мог увлекательно рассказывать о себе, о своей профессии. Тем более что вызвать начальный интерес к себе было не сложно: «А вы где работаете? — В такой-то газете. — Да! А кем? — Журналистом. — А фамилия ваша?.. — Такая-то. — Ой, читала-читала (или, читал)…» и так далее. Правда, с некоторых пор Кирилл стал обращать внимание, что в подобных ситуациях ведет себя несколько однообразно — как актер, изображающий на сцене в тысячный раз одного и того же героя. Уже и штампы определенные появились в поведении, в словах. Но кто сказал, что это плохо? Да и в разных компаниях это происходило. Приятно же добиться заинтересованного взгляда красивой женщины, например такой, как сидящая напротив Анжела. А добившись интереса к себе, Кирилл легко переходил ко второй, возможно, более важной части общения. Из рассказчика он легко превращался в чуткого слушателя, то есть становился еще более приятным собеседником. И уже подавляющее большинство присутствующих наперебой рассказывали о себе. С этого момента можно было спокойно и без усилий наслаждаться всеобщим вниманием, пользуясь той самой роскошью человеческого общения. Все это для Кирилла стало своеобразным наркотиком, и сейчас, сидя за столом, он предвкушал удовольствие от будущего разговора… За спиной что-то загудело, забулькало.