— Рабби, я не дорос. Я не достоин, — Эли низко поклонился и, простившись, пошел прочь.
Каталина стояла на коленях. Масляная лампадка, висящая перед иконой Богоматери с младенцем, бросала слабый свет на склоненную девичью голову.
От звука открываемой двери она вздрогнула, но не повернулась и не прервала молитвы.
Эли остался стоять у входа, держа широкополую шляпу в руках.
Ждал он недолго.
Каталина поднялась с налоя, прикрытого стареньким ковриком.
— Прости меня, Каталина.
Каталина села на стул.
— Я молилась за вас.
— За кого? — переспросил Эли.
— За Марианну.
Эли уселся у ее ног.
— Это большое несчастье для дома раввина.
— Поговорим о нас, Каталина.
— Я молилась за вашу милость.
Эли вздохнул и положил голову ей на колени.
— Завтра тоже буду молиться за вашу милость.
— И Бог инквизитора тебя выслушает?
— Меня выслушает Иисус Христос.
— Завтра я, возможно, умру. Это моя последняя ночь.
— Откажитесь, ваша милость, не убивайте, и вы будете жить.
— Поедем в Нарбонну…
Каталина положила ладонь на его голову.
— Ты поедешь верхом, на лошади, а я пойду рядом. Буду держать Лайл за уздечку.
— Слишком далеко, чтобы идти пешком.
— Упадем отцу в ноги, чтобы он нас благословил.
— Отец вашу милость не захочет благословить.
— Я напомню ему о моавитянке Руфи и Воозе[147]. И с того времени я бы называл тебя Руфью.
— А если бы и это не помогло?
— Мы бы покинули отчий дом и поехали туда, где люди нас не знают.
— Ты говоришь о людях, но забываешь о Боге. Бог повсюду, и он нас везде увидит.
— Бог посмотрит в мое сердце, а потом в твое — и обрадуется. Люди хуже Бога.
— Ты говоришь о Боге так, будто он человек.
— Это самое большое, что может человек себе вообразить.
— Кощунствуешь. Бог больше, чем человек может себе вообразить.
— Человек — царь живых тварей. Только он способен пожертвовать своей жизнью. А смерть на кресте или на костре — это вершина существования.
— Нельзя сравнивать крест с костром.
— Почему?
— Не знаю, почему.
— Каталина, поговорим о нас.
— Поговорим…
— Я люблю тебя, Каталина.
Каталина убрала руку, лежавшую на его голове.
— А ты, Каталина?
— Я? Не знаю.
— Ты чиста, как родниковая вода.
— Я грешна. Я грешу в мыслях.
— Я грешил, не думая.
— Это нехорошо.
— Что это за грех? Почему он считается грехом?
— Пусть Бог отпустит грехи вашей милости.
— Аминь.
Ветер ударил в пергаментное окно, и по нему забарабанили крупные капли дождя. Вспыхнула молния, и совсем близко ударил гром.
Каталина перекрестилась.
— Бог сердится, — сказал Эли.
— Над Богом смеяться нельзя.
— Боишься грозы?
Каталина ничего не ответила.
— Все женщины, каких я знал, боялись грозы.
— Я тоже.
Он обнял ее ноги.
Дождь усиливался. Оба молча вслушивались в шум воды.
Наконец Эли прервал молчание:
— Хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь?
— Не надо.
— Боишься собственных мыслей?
Каталина покачала головой.
— Не боюсь. Чего мне бояться?
— Ты права, бояться нечего. Все от Бога, и добро, и зло.
— Даже ад? — спросила Каталина.
— Боже мой!
— Ну, правда, даже ад? — настаивала Каталина.
— Кто, по-твоему, может избежать ада? Никто.
— Святой.
— Святые в раю.
— Да.
— Сколько их было? Сколько есть? И сколько еще будет? Разве стоило для такого количества людей делать рай? Сколько в таком раю пустого места! Значит, оно предназначено для нас. Я в этом уверен. Можно у Бога спросить.
— Грешно то, что говорит ваша милость. Я даже начинаю бояться.
— Я обниму тебя, и страх пройдет.
Каталина отпрянула.
— Не бойся, прошу тебя.
— Я уже не боюсь.