На площади Давида Кимхи, там, где в нее вливалась улица Шломо бен Иегуда ибн Габироля, стоял Видаль. Это был последний наблюдательный пункт.
Он подал знак Эли: все в порядке, все сделано так, как тот велел.
Эли хотел подойти к нему, но Йекутьель пригласил его подойти к донье Кларе.
— Сегодня после вечерней молитвы будет брошено проклятие, — шепнула донья Клара. — На Дова.
— Донья Клара, откажитесь от этого намерения.
— Ты откажись от своего. Для этого я тебя и позвала. У тебя осталась последняя возможность.
Эли молчал.
— Тебя просит женщина…
— Донья Клара, — начал было Эли.
Но она прервала его движением руки.
— Ты должен отказаться от своего плана. К нам, по дороге в Толедо, обещал заехать гранд Авраам Сеньор. Он встретится с инквизитором. А посему с инквизитором не должно ничего случиться. Какой прием ты собираешься устроить гранду в баррио? С кровью инквизитора?
— Гранд Авраам Сеньор прибывает на конфирмацию?
— В некотором смысле. Он прибывает к своему племяннику Энрике. Дабы его утешить.
— Утешить?
— Я известила его, что Марианна при смерти.
— Мой совет — сказать правду, впрочем, наверное, он все знает.
— Я не просила совета, — ее голос прозвучал спокойно и твердо, а бледное лицо с кругами под глазами покрылось кирпичным румянцем. — Приказываю тебе немедленно снять своих людей и отказаться от сумасбродного плана. Предупреждаю, если ты этого не сделаешь…
— Позвольте мне вернуться в свой ряд, — поклонился Эли.
Дорога от дома раввина дона Бальтазара до синагоги показалась Эли долгой и напряженной. В какой-то момент ему почудилось, будто промелькнули лица двоих наемников.
Они миновали колодец с ведром на цепи. Здесь впервые, совсем недавно, он увидел среди девушек Каталину. Бог так устроил, что он ее встретил. Чистая, как родниковая вода… «И сказал весь народ, который при воротах, и старейшины: мы свидетели; да соделает Господь жену, входящую в дом твой, как Рахиль и как Лию, которые обе устроили дом Израилев…»[150] Не упадет он в ноги отцу, и отец не благословит его союза с Каталиной… «Вооз сказал Руфи: у всех ворот народа моего знают, что ты женщина добродетельная. И так спала она у ног его до самого утра»[151]. Ты чиста, как родниковая вода. Сердце, словно плод граната, полно любви.
Перед синагогой собралась толпа — мелкие купцы вперемежку с ремесленниками. Люди стояли на ступенях, которые в скором времени должны обагриться кровью…
Синагога была залита солнцем. Каждый ее излом казался очень острым. В воздухе стоит запах апельсинового цвета. Ветер играет вуальками на головах девочек, тихая песнь струится над собравшимися.
Ветер холодит пылающее лицо и обостряет радость. Сердце стучит изо всех сил. Эли почувствовал возле себя плечо Альваро. На мгновение закрыл глаза. Боже, не позволь, чтобы дрогнула рука. Дай силу сердцу, и пусть наполнит его ненависть. Пусть поселится в нем гнев. Боже, сделай так, чтобы рука нанесла справедливый удар. Чтобы сердце в груди не окаменело, дабы не отшатнуться от его черепашьей шеи… Дабы не испугаться его смерти. Боже, наполни болью за страдания народа и собственную смерть.
— Я теперь на все готов…
— Чей это голос? Твой, Альваро?
— Ты удивлен? Я на все готов, Эли.
— Стой возле меня и скажи: иди!
— И ничего более?
— Нет, мой дорогой.
Толпа расступилась и пропустила праздничную процессию.
Мальчики обсыпали Хаиме пригоршнями миндаля.
От жары, человеческого пота и чада горящих свечей в синагоге стоял спертый воздух. Мужчины набрасывали на себя белые молитвенные шали и накладывали коробочки тефиллин. Перед столиком стоял палермский раввин Шемюэль Провенцало.
Молитвы кончились быстрее обычного.
Молящиеся остались в белых шалях, с коробочками тефиллин на лбу и на левой обнаженной руке на высоте сердца.
Раввин дон Бальтазар и раввин Шемюэль Провенцало из Палермо, словно жениха, подвели Хаиме к возвышению мраморного алмемора посреди синагоги и остановились возле яшмового стола с золотыми уголками. Хаиме стоял с опущенной головой, полуприкрыв глаза. В руке он держал пергаментный свиток с написанной речью, которую ему предстояло произнести по памяти.
151