— Это мне-то бежать в Турцию? — воскликнул дон Энрике.
— А почему бы и нет? Турция ничем не хуже Кастилии. Вас там будут уважать, дела пойдут хорошо. Ну а прежде всего, мир, тишина и безопасность. Баязет издал указ, дабы подданные его на границе с Европой помогали еврейским беженцам.
Энрике безмолвствовал.
— Что вы теряете? — Иаков Иссерлейн простер руки. — С этой миссией я и прибыл от султана. Прошу вас, едемте. Чего вам жаль? Этих дряхлеющих полей лаванды и розмарина? Нагромождения обожженных солнцем камней? Я оставил благословенный край — немецкие горы, иссиня-черные, поросшие лесами. А тут что? Земля выжжена, ни стебелька. Люди обитают в глинобитных норах, вместо одежды на них лохмотья. Голодранцами ходят не только нищие. Я встречал идальго в дырявых шляпах, изношенных плащах. Пищей им служат коренья, чеснок да лепешки, испеченные в глине. Но зато — надменные, презирающие всяческий труд люди. Самый захудалый башмачник и самый последний цирюльник мнит, себя грандом, а сам беспрерывно чешется сквозь лохмотья. Этого вам жаль?
— Господин лейб-медик весьма неблагосклонно отзывается о моем крае, — дон Энрике покачал головой. — Не забывайте, сколько ученых мужей, раввинов, знаменитых эскулапов, философов, астрономов и поэтов взрастила эта земля.
— Но этому пришел конец! — воскликнул Иаков Иссерлейн.
Дон Энрике, прохаживавшийся по трапезной, заложив руки за спину, внезапно остановился:
— Разве можно жить на чужбине? Вырви дерево с корнями — ни на какой земле оно не даст ростков. Раввин Гуна[33] любил повторять: «Да будет Вавилон нашей Землею Обетованной». Вот и я…
— Однако прах свой наказал предать земле Иудейской, — прервал его Иаков Иссерлейн.
— Вот и я говорю: да будет сия земля обетованной, — закончил дон Энрике.
— И я тоже, — присоединился к дону Энрике юный Альваро ибн Чикателья.
— Лобызаете руку, карающую вас смертью. — Иаков Иссерлейн приложил пальцы к вискам.
— Неправда, — выкрикнул дон Энрике. — Тебе не все известно, господин эскулап!
— Нет для вас другого спасения. Только бегство, пока еще не поздно! — кричал, перебивая дона Энрике, лейб-медик турецкого султана.
— Думаю, выход есть, — спокойно отозвался Эли. — Для вас, в этой стране, в этом баррио.
— В этом баррио? Как в Сарагоссе? — заинтересовался Энрике.
Эли молчал.
— Я читаю его мысли, — дон Энрике опустил голову. — Педро Арбуэс[34], убитый заговорщиками. Не так ли?
Эли ничего не ответил.
— Я сразу догадался… Это у него на лице написано. Явление архангела на коне. Пришествие издалека. Это чувствуется в каждом невысказанном слове, — дон Энрике закрыл глаза.
— Будто мне это не известно! Есть бесстрашие зелота[35] Бар-Гиоры[36], но есть тихая дерзновенность раввина Акибы[37]. Отвага Бар-Гиоры исчезла, как вспышка молнии, а раввин Акиба своими речами уберег искру, защитил дух. Дух сохранился. И сегодня нужно поддержать эту искру там, где она может погаснуть. Среди новокрещеных. Вот почему мы здесь, и останемся здесь.
Наступило молчание.
Энрике вновь заходил по трапезной. Иаков Иссерлейн принялся было читать книгу, лежавшую на столе возле стула раввина, но тотчас отложил ее. Эли и Альваро стояли рядом.
— А раввина дона Бальтазара все нет, — сказал Альваро. — Надо было пойти с доньей Кларой.
— Значит, надо было пойти, — сказал Эли и, подумав, добавил: — Может, и мне надо было пойти.
Неожиданно дон Энрике остановился возле него:
— Инквизитора Арбуэса крамольники убили на пороге церкви. Заговор увенчался успехом. Ну и что из этого? Убиенный инквизитор принял мученический венец, а тысячи выкрестов принуждены были покинуть родные места. Помнишь ли ты об этом, юноша? Слышал ли ты об этом?
— Да, слышал.
— Вы все о заговоре, — вмешался лейб-медик Иаков Иссерлейн. — Ни один заговор до сих пор добром не кончился.
— Слова «до сих пор» и «не» надо отнести к тому, что было, а не к тому, что будет, — Альваро залился румянцем.
Лицо Эли тронула улыбка, он наклонился и поцеловал Альваро в щеку.
Возвращение раввина
Донья Клара и ее старший сын Даниил вернулись домой поздно ночью.
33
34
35
36
37