— Но что делать человеку, что делать еврею, когда инквизитор готовит для его народа уничтожение?
Этот вопрос остался без ответа.
Дверь отворилась, и секретарь Йекутьель сообщил:
— Палермский раввин дон Шемюэль Провенцало.
— Приму его с несказанной радостью, — сказал раввин дон Бальтазар.
На прощание Эли поклонился.
В дверях он встретился со старцем, облаченным в просторный голубой кафтан, в шапке с меховой опушкой.
— Per Вассо! Questo freddo que avete qui! — громко произнес он, на ходу протягивая руку дону Бальтазару. — Questa primavera castiliana![43]
Была пятница. В доме кипела работа, чтобы достойно встретить субботу. Каменные полы в покоях были вымыты, мозаика патио поблескивала влагою.
Абу-эль-Гассан покрикивал на мужскую прислугу. Мальчики выбивали расписные кошмы, окропляли их лавандовой водой и, скатав в рулоны, несли в покои, где девушки развешивали их по стенам.
Сквозь маленькое оконце сочился пар. Это было помещение, выложенное каменными плитками, где вчера Эли мылся с дороги. Сегодня здесь готовилась баня для всех домочадцев и прислуги. Арба, запряженная мулами, привезла воду. Две девушки внесли в баню полные ведра воды.
От дверей бани была проложена каменистая канавка. На маленькой скамеечке сидел мужчина в алой толедской ермолке. Зажав между коленями курицу, он выщипывал ей перья из горла и тремя движениями перерезал его острым шалефом. Кровь брызгала на кафтан резника и стекала в канавку. Трепыхающихся куриц забирали девушки. Перья кружились, словно снег, оседая на волосах. Девушки напевали балладу о прекрасной пастушке Альдонсе, которую задушил возлюбленный. Отец пастушки свел с ним счеты, порешив кинжалом.
Каталина работала на хозяйственном дворе. Из глиняной печи с закопченным сводом она извлекала пшеничные лепешки и продолговатые буханки хлеба, ставя на освободившееся место горшки с мясом и фасолью, залитые водой. Завтра, в субботу, пища будет горячей, и не нужно будет снова разводить огонь.
Каталина почувствовала взгляд Эли и опустила глаза.
На спине лошади виднелись следы скребка, рыжая пыль была счищена. Эли хотел поблагодарить Каталину, но та уже повернулась к печи.
Позади двора, в маленьком саду, пахло ранним апельсиновым цветом. Тихо плескался фонтан. Вода тоненькой струйкой стекала по заржавевшей трубе в выложенный каменной плиткой бассейн.
На лавочке сидел юный Альваро ибн Чикателья с книгой в руках. Он отложил ее, когда приблизился Эли.
— Что ты читаешь? — поинтересовался Эли.
Юноша протянул ему книгу, оправленную красным сафьяном. Это был томик стихов Иегуды Галеви.
Эли прочел:
Он вернул студенту книгу и улыбнулся:
— Наш юноша влюблен.
Альваро густо покраснел.
— Пробил час любви. Что поделаешь, от нее не убежишь и никуда не денешься. Она застает человека врасплох. — Эли развел руками. — «Время соловья настало, и песня горлицы слышна в наших краях».
— Соловьев еще нет и в помине.
— Не беда. Это иносказание. А где пасет свое стадо та, по ком вздыхает душа твоя? Куда пригоняет она свой скот в полуденный зной?
Альваро засмеялся, но промолчал.
— Не выдашь своей тайны? Ибо есмь чужак? Чужак не предаст тебя так, как предаст свой, твоя тайна его мало интересует.
Альваро молчал.
— Ты прав, но до чего же скверно, если это навеки останется тайной.
— Увы, это уже не тайна.
— Выходит, есть помеха? Нельзя же допустить, что девушка тобой пренебрегает.
43