— Что правда, то правда. Однако из-за этого многие бежали в другие края. В том числе и к нам, в Нарбонну.
— Верно, верно. Я и сам испытал горечь изгнания. Брат мой, может, вы войдете в дом, отряхнете дорожную пыль с ног, умоетесь. Близится ночь, а подворья в баррио нет. Пришельцы вынуждены жить в лечебнице, дабы мы не могли вкусить радости гостеприимства. А у постоялых дворов в городе недобрая слава. Вы, ваша милость, верно, повидали на своем пути ночлеги, кишащие паразитами. Переступите порог моего дома, хоть он не богат, но и бедным его не назовешь. Окажите честь.
— Спасибо. Я тороплюсь. Где здесь живет раввин дон Бальтазар?
— Раввин дон Бальтазар Диас де Тудела живет на окраине баррио. Ваша милость приехали на конфирмацию[4] его сына Хаиме?
— Верно. Как туда попасть?
— Найти дом раввина дона Бальтазара очень просто. Он рядом с синагогой. Поезжайте прямо до площади Давида Кимхи[5]. Там увидите синагогу, а рядом — дом раввина.
— А это далеко?
— Тут все близко, только улочки петляют. Этой стеной они нас словно в кулаке держат. Вот уж несчастье. Правда, не самое страшное. Бывают похуже. Они у нас впереди.
— Что же может быть хуже?
— Изгнание. Я родом из Кордовы. Оттуда мое ремесло. Нас выгнали из Андалузии, потому что мы помогали новокрещеным. Почти целый век, со времен резни в Севилье, они пребывали в иудаизме. Мы сблизились с ними. Приносили им на Пасху пресные лепешки, окружали братской заботой, учили молитвам и благословению. Этого наши преследователи не могли открыть.
— Истинная правда.
— Многие после изгнания из Кордовы и иных городов Андалузии ушли за границу. Мой старший сын тоже. Не хотел здесь оставаться. Проклятой назвал эту землю.
— И где он теперь?
— Не знаю. Даже не знаю, жив ли. Исчез, как Иосиф, проданный братьями[6].
— И как Иосиф, с Божьей помощью найдется.
— Дай-то Бог. Ведь наш Бог добрый. Или нет?
— Когда как.
— Пока что он — не «Бог милосердный». Отвернул свое милосердное лицо и показывает гневное. Хоть бы дал понять, почему. Нет никого, с кем бы переслал свои обвинения. Нет пророков в Израиле.
— Пророком в Израиле может быть каждый, — сказал Эли.
Перебирая ногами, будто танцуя, лошадь дергала головой и вырывала поводья, которыми была привязана к кольцу на столбе.
— Моей лошади не терпится. Видно, я сказал глупость. Она у меня все понимает.
— Божья тварь.
— Пора. Благослови, Господи. Мир тебе.
— И тебе. Мир всем. Прямехонько до площади Давида Кимхи, — напомнил ремесленник из Кордовы.
— Мы еще увидимся, — сказал Эли. — Когда нужно будет — и пророк, и вождь отыщутся в Израиле.
— Аминь.
Лошадь поддала мордой руку Эли.
— Божья тварь, — повторил ремесленник из Кордовы. — Все от Бога. Только они — нет, — он кивнул в сторону терракотовых стен.
— Истину говоришь. После всего того, что нам сделали…
— И еще сделают. Со вчерашнего дня за теми стенами — инквизитор, его зовут Сан-Мартин. Приехал из Толедо. Его назначила сама королева Изабелла.
— Я слышал, как били колокола. Наверное, в его честь.
— Здесь каждый день процессии. Готовятся к аутодафе[7]. Дай Бог, чтоб я ошибался. И чтобы имя Сан-Мартина было стерто из памяти людей.
— Аминь, — Эли вскочил в седло. — Мир тебе. Бог наш всемогущ.
— Прямо до площади Давида Кимхи и сразу же…
Эли повернул Лайл.
— Последний вопрос. У раввина дона Бальтазара есть внучка, Изабелла. Какая она?
Ремесленник из Кордовы заулыбался.
— Хороша, как солнце. Желаю счастья вашей милости.
Эли поднял руку и помахал на прощание.
Дорога огибала белокаменную стену, постепенно сужаясь, так что лошадь и всадник почти соприкасались со стенами домов. Потом она снова стала шире — здесь стояли два каменных дома с зарешеченными окнами, выходящими на улицу. Дома располагались один за другим, без промежутка, как одно длинное строение. Балконы были узкими и служили только для украшения.
Эли выехал из узкой улочки и увидел площадь, заполненную людьми. Это было сердце баррио — площадь Давида Кимхи, с лавочками, магазинчиками и мастерскими. Женщины в черных платках стояли возле лотков с оливами, маслинами, финиками, горохом и фасолью. Товар лежал в плоских ивовых корзинах. Муку и оливковое масло купцы держали в глиняных горшках, покрытых желтой глазурью.
4
5
6
7