— Я никого не виню, но те, кого теперь в санбенито ведут на костер, могли не выдержать адских пыток и выдать даже близких.
— Нет! — крикнула Хуана, будто проснувшись ото сна. — Нет, Мигуэль этого не сделал!
— Хуана, я надеюсь, что Мигуэль остался верным, и прежде всего себе. Но таких до сих пор было немного. Нельзя осуждать никого, пока не побываешь в этой шкуре.
— Нет! Нет! — повторяла Хуана.
— Мой друг! Кто может быть уверен даже в самом себе?
— О Боже! За что Ты нас наказываешь? — Хуана вознесла руки к небу. — Боже! Наш еврейский Боже! Оставь нас в покое! Почему ты не позволяешь отойти от себя? Мы бежим от Тебя, а Ты нас повсюду настигаешь. Будь проклят Ты так же, как проклял свой народ!
— Не кощунствуй! — сказал Алонсо.
Хуана поднялась со стула.
— Это ты во всем виноват! Из-за тебя мы бежали из дому. Из-за тебя, безумец! Ты всегда был безрассуден!
— Успокойся, — Алонсо хотел прижать к себе сестру, но Хуана оттолкнула его.
— Уйди! — закричала она. — Не прикасайся ко мне!
В комнату с плачем вбежала маленькая девочка в зеленой шапочке. За ней шла служанка, держа в руках детский кафтанчик.
— Мама! Я видела папу! В высокой шапке! — Мануэлла бросилась матери на шею.
— Деточка моя, — Хуана обняла девочку и прижала ее к груди.
— Мама! — плакала Мануэлла. — Папа был страшно одет!..
— Деточка, — Хуана качала ребенка в объятиях, — где я тебя спрячу? Люди, помогите мне!
— Евлалия сказала, что папа болен, — плакала Мануэлла.
Алонсо заткнул уши.
— Я не могу этого слушать. Заберите ее, — обратился он к служанке. — Приготовьте вещи для доньи Хуаны и Мануэллы. Они собираются в путь. В далекий путь.
— Куда еще, Господи? — Евлалия заломила руки. — Что за страшная жизнь! Иди ко мне, Мануэлла, — она взяла девочку на руки. — Сеньора, пойдемте с нами.
— Иди! Иди! — уговаривал Алонсо сестру.
Когда мужчины остались одни, Эли спросил:
— Неужели для Мануэллы нет спасения?
— Нет, — ответил Алонсо.
— Но надо что-то сделать.
— Что?
— Пойду посмотрю.
— Это безумие, друг мой!
— Хочешь стать жертвой толпы? — вставил Гонсало.
— Что за гадкая смерть — быть разорванным на куски. Побереги свою жизнь, — сказал Алонсо. — Она теперь нам нужнее прежнего. Не будем к этому возвращаться. У меня сердце не на месте — Фернандо исчез.
— Я за него ручаюсь головой, — Гонсало ударил по эфесу шпаги. — Пойду к нему. Прощай, Алонсо, мир с тобой.
Они заключили друг друга в объятия.
— Мы еще увидимся, — голос Гонсало задрожал. — Должны увидеться.
— Я с тобой, Гонсало. — Эли протянул руку Алонсо. — Мир тебе.
Они обнялись.
— Вернусь за доной Хуаной и Мануэллой и отведу их в баррио. Они там первое время будут в безопасности.
Алонсо ничего не сказал, лишь посмотрел вслед уходящим.
На углу улицы Гонсало попрощался с Эли.
Эли остался один.
Колокола уже замолчали. Над пустым городом нависла тишина.
По улицам бродили бездомные собаки и кошки и, как во время эпидемии, рылись в помойных ямах. С писком, рычанием и шипением они набрасывались друг на друга, готовые разорвать соперника из-за вонючих отбросов, и с добычей в зубах скрывались в темных закоулках аркад. Крики истекающих кровью кошек напоминали душераздирающий детский плач.
Люди вышли на процессию, развесив на балконах ковры и дорогие ткани, выставив возле закрытых подворотен цветы в глиняных горшках.
Тишину нарушил резкий звук трубы и барабанный бой. По воздуху прокатилось эхо, словно воинствующий призыв перед кровавой битвой.
Шум безбрежного человеческого моря усиливался. Эли увидел, как толпа в начале улицы, словно поток, вылилась на площадь Огня. Он прочел название этой улицы на новой мраморной доске, недавно прибитой к стене дома. Он узнал площадь, узнал и церковь на небольшом возвышении. Солнце оживило разноцветные плитки мостовой. Высеченный на каменном портале здания инквизиции крест был покрыт зеленой краской. В глубине площади стояли подмостки, алтарь и амвон. Над ними реяла хоругвь с большим зеленым крестом посредине.
Толпа сбивалась и густела по мере того, как приближалась процессия.
Воздух был чист, светило утреннее серебристое солнце, и человеческие лица прорисовывались четко, словно на образах, голова к голове. Сочно алели на фоке зелени накидки, отсвечивали оранжевые и желтые кожаные кафтаны. Эли видел вспотевшие женские лица, лихорадочно горящие глаза, шевелящиеся припухшие губы, слышал сдавленные крики. Женщины перекидывали через плечи шлейфы длинных платьев, чтобы на них не наступали. Мужчины расстегнули кафтаны, сдвинули на затылки длинные суконные шапки со свисающими помпонами. Маленьких детей держали на руках, старшим подставили скамеечки, принесенные из дома, чтобы лучше было видно. От толпы исходил запах пота и грубой скверной еды.