— Аминь!.. — ответила площадь Огня.
— А теперь я обращаюсь к вам, несчастные грешники! — голос фра Симеона сразу же стал визгливым. — Близится минута вашей позорной смерти, и души ваши не пойдут в ад, но попадут в Шеол[74], где нет ни искупления, ни воскресения. — Монах огромным крестом осенил все небо. — Во имя Отца и Сына и Святого Духа… Мигуэль Таронхи, в нашем христианском милосердии мы спрашиваем тебя, ибо четверых твоих сообщников мы не спрашиваем — они раскаялись, а посему преданы в руки светской власти, которая сделает с ними то, что подскажет ей совесть. Итак, я спрашиваю тебя, Мигуэль Таронхи, еретик неисправимый, спрашиваю в последний раз: признаешься ли ты в тайном отправлении еврейских обрядов?
Мигуэль молчал.
— Беру тебя, о великий инквизитор, и тебя, епископ, вас, светские нотабли города, и вас, присутствующие, беру всех вас в свидетели гордыни и упрямства еретика Мигуэля Таронхи. Признаешься ли ты в содеянных грехах?
— Нет, — сказал Мигуэль слабым, дрожащим голосом, который едва можно было расслышать, но толпа христиан закричала:
— В огонь его!
— Напрасна жертва твоя. Бог, в которого ты веришь, давно отвернулся от тебя и от всего народа израильского, насылая на него кару за величайшие грехи, а главное, за самый большой — за распятие сына Божьего Иисуса Христа, Господа нашего и Избавителя. Бог покинул вас и будет подвергать испытанию, пока не смиритесь вы пред Святым распятием. Но мы знаем, не скоро это произойдет, ибо сердца ваши полны лжи. Вы оскверняете святое причастие при крещении, принимая его ради обмана Церкви. Нам нельзя быть с вами милосердными, ибо в Евангелии от Святого Иоанна сказано: «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают»[75]. И сказано также в Евангелии от Святого Матфея: «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь»[76]. Да и пророк Иезекииль сказал: «И предастся оно огню на пожирание». Разве могла Церковь воспротивиться слову Священного Писания? Нельзя нам погубить то, что было откуплено кровью сердца Иисусова, дабы не утратили мы наследия апостолов и мучеников за веру христианскую.
Монах поперхнулся воздухом и прикрыл рот рукавом, чтобы взять дыхание.
Толпа подняла крик:
— Кончать «минуту милосердия»!.. Хватит «минуты милосердия»!..
Монах поднял руку, успокаивая кричавших.
— Признание в вине может спасти твое состояние, — вновь начал монах фра Симеон. Теперь голос его был слаб, спокоен и мягок. — Можешь спасти жену свою Хуану и дочку Мануэллу. Ради чего им страдать от твоего упрямства? Подумай. Их судьба в твоих руках.
Мигуэль молчал.
— Если любишь жену свою и дочь свою, скажи хоть слово.
Мигуэль молчал.
— Жестокое у тебя сердце. Не любишь ты никого, ты ослеплен своею верою. Но у нас есть неопровержимое доказательство твоих преступлений. Нам известно, что вместе с женой и дочерью праздновал ты праздник Саббат[77] вместо дня Воскресения Господня, нам известно, кто из еврейского баррио приносил вам пресные лепешки на вашу Пасху и уговаривал остаться верным вашей лживой вере. Признаешься ли ты в том, что еврейское баррио помогало вам и помогает, присылая молитвенники, родалы и другие предметы вашего культа?
— Нет.
— Твое упрямство погубит тебя и твоих близких.
— Ни я, ни мои близкие не виновны… — голос Мигуэля Таронхи дрожал, он с трудом сдерживал волнение.
Монах фра Симеон распростер руки и поднял голову к небу:
— «Боже! Суди свой Суд!», — потом он заломил руки и голосом, полным боли, закричал: — «Хватайте нам лисиц!»[78]
— Не достоин он твоих слов, фра Симеон! — крикнул кто-то из толпы.
— Кончать «минуту милосердия»! — кричали отовсюду.
— В костер!
— Собачье отродье!
— Убийцы нашего Господа Иисуса Христа!
Фра Симеон подождал, когда толпа утихнет.
— Мигуэль Таронхи, еретик закоренелый, не захотел ты воспользоваться «минутой милосердия», — монах молитвенно сложил ладони и губами дотронулся до кончиков пальцев. Некоторое время он молчал. Потом произнес слабым голосом: — Отдаем тебя в руки светской власти. Теперь это ее дело. Пусть вершит то, что в согласии с ее совестью. Dixi et salvavi animam meam.[79]
79