— Тебе ничто не угрожает, можешь говорить все, что хочешь.
— Во-первых, мысль должна брать верх над негодованием. Что же касается самой мысли, то ее отделяет от вас, христиан, пропасть.
— Сколько в тебе высокомерия! Ты похож на провозвестника, и мне было бы весьма огорчительно изменить свое решение. Братья-монахи в соседней келье только этого и ждут.
— Сегодня я видел человека, который пережил ад на земле. Только подумать: религия устраивает ад на земле!
— Бог ниспослал на грешников огонь Содома и Гоморры, дабы уничтожить зло на земле, — руки Сан-Мартина принялись перебирать бумаги на столе, отыскали гусиное перо. — Истребить зло огнем, — повторил он.
— Кто есть зло?
— Вопрос звучит не так. Мне казалось, что ты знаешь наши тексты. «Что такое зло?» — так ставит вопрос Блаженный Августин.
— Это было известно уже первому человеку. Бог сказал: «Вот Адам, он стал одним из нас, дабы познать добро и зло»[94].
— Многие искали ответа на вопрос, что такое зло, и не нашли его. А Святая инквизиция нашла. Зло — это то, что вредит моей вере.
Эли вновь увидел морщинистую шею, и его передернуло. Он опустил голову, не желая встречаться с инквизитором взглядом.
— Но заставлять верить под угрозой меча? Фома Аквинат предостерегал от насилия в вопросах веры. Августин считал, что человек может верить только добровольно. По-видимому, неверно полагать, что все, кроме нашей веры, есть зло, ересь, и, дескать, ересь — преступление.
— Еврейская гордыня, желающая поучать всех на свете!
Наступила тишина. Сквозь маленькое окошко видны были багровые пятна догорающих костров.
— Вчера на твоем месте сидел Мигуэль Таронхи, — сказал инквизитор. — Странно, еще вчера он жил, а сегодня его уже нет. А мог бы жить… Где она, эта граница между жизнью и смертью? Молодости некогда об этом подумать.
У Эли мороз пробежал по коже.
— Задумывался ли ты об этом, юноша?
Эли на какое-то мгновение заколебался:
— Да, минуту назад я подумал: один человек может лишить жизни другого.
— Верно. Иногда мы выручаем Бога, — инквизитор улыбнулся.
— Точно, — согласился Эли.
— Очень странно смотреть на живого, здорового человека, о котором знаешь, что завтра он погибнет.
— От руки человеческой.
— От Божьей.
— От Божьей, — повторил Эли.
— А тебе не приходит в голову, что и ты можешь завтра погибнуть?
— О себе я не думаю.
— А о ком?
— О Мигуэле и других.
— Око за око, зуб за зуб?
— Да.
— Если мы освободим тебя, тебе придется покинуть наш край и вернуться к себе в Нарбонну еще до конфирмации.
— Я приехал на конфирмацию. И до этого времени хочу остаться в еврейском баррио.
— Мы можем дать на это согласие. Там и встретимся. Во второй и, надо полагать, последний раз.
— Надеюсь.
Инквизитор прищурил глаза, но ничего не сказал.
— Я могу идти? — спросил Эли.
— Тебе должно быть известно, что вчера ко мне приходил раввин дон Бальтазар Диас де Тудела. Всю ночь провели мы в дискуссии. Веришь ли ты в силу человеческого слова?
— Не понимаю вопроса…
— Божье слово, воплотившееся в Христа, рассеяно, будто семя, среди людей, и благодаря этому все они пребывают во Христе. А значит, в самой природе человека уже заложена готовность к принятию христианской веры.
— Об искре Христовой говорил мне и фра Антонио, которого вы замучили насмерть.
— Разве ты не готов к тому, чтобы дать прорасти семени и в твоей душе?
Эли выдержал взгляд инквизитора.
— Не хочешь согласиться с правильностью неотразимых аргументов. Ты погружен в свою веру, как ныряльщик, которому уже недоступны ни звуки, ни свет. Неужели ты не хочешь открыться правде?
— Из двух противоположных суждений истинно лишь одно. Но правда в наши времена безоружна, а ложь вооружена. Именно так и можно их распознать.
— Ты видел толпу на площади Огня? Задумывался ли ты, откуда берется столько ненависти к вам? Будь на вашей стороне правда, живущая в сердце каждого, она отозвалась хотя бы у одного человека, как в Содоме.
— Не праведников видел я вчера, но жестокого зверя, взалкавшего крови. Никто не крикнул: «Не убий!» В Содоме не нашлось ни одного праведного. Лишь единственная девушка отвернула глаза — только это смогла она сделать. Ей были отвратительны ваши деяния, но она боялась, как бы ее не приняли за тайную еврейку, боялась сгореть на костре, как Мигуэль. А ненависть, окружающая нас… Разве Иосифа библейского не окружала ненависть собственных братьев, ибо из всех сыновей Иаков выбрал его, как Господь из всех народов выбрал Израиль?