Пришелец из Нарбонны

И вот Эсфирь со страхом вошла в царские палаты. Артаксеркс, увидев ее, приветливо улыбнулся и протянул скипетр. «Царица моя, — сказал он. — Ни в чем тебе не откажу, половину царства тебе отдам — так тебя люблю. Может, ты пришла пожаловаться на слуг? Может, кто-то хотел обидеть тебя или твоих близкий? Скажи, и будет он наказан самым суровым образом по моему царскому повелению».

Тогда Эсфирь ответила ему:

Царь-государь, история плохая;
Аман жестокосердный возненавидел Мордехая.
Вот уже виселицу сколотили,
Завтра мои братья будут в могиле.
Я ведь еврейка и сирота,
А Мордехай мне был за отца.
От зла берег, прививал добродетель,
Я перед троном за праведных свидетель.
Спаси же того, кто мне брата роднее,
Спаси Мордехая, а с ним и всех евреев.
Если твое сердце ко мне любовью бьется,
Пусть и милосердию место в нем найдется.*

Как вскочит царь с трона, как в гневе топнет ногой, как воскликнет: «Страж! Исполнить мой указ! Приказываю немедленно повесить мерзкого предателя Амана и десятерых его сыновей!» Эсфирь быстренько принесла тряпичные куклы в треуголках, похожих на пирожки, пекущиеся на праздник Пурим с маком и желтком, поджаренным в сахаре. Первым повесили Амана, и на той же виселице закачались его сыновья, каковых было десятеро. Эсфирь и царь Артаксеркс, который наклеил бороду Мордехая, но короны не снял, взялись за руки и запели:

Как Аман евреев вешать собирался,
Сам и с сыновьями в петле закачался.
Сдохни, как собака, проклятый предатель,
Нынче так же сгинет злобный неприятель!*

Собравшиеся на маленькой площади, носящей имя ибн Габироля, начали петь вместе с актерами и, взявшись за руки, танцевать.

Кто не танцевал — хлопал в ладоши. Люди обнимали друг друга, повторяя:

— «Нынче так же сгинет злобный неприятель!»

Альваро в своем студенческом платье и Изабелла стояли в стороне, но пели вместе со всеми.

Влюбленные не заметили Эли. Когда он подошел к ним, оба вскрикнули от радости.

— Чудо! Чудо! — повторяла Изабелла.

— Второе чудо в Пурим! Слава Богу — тебя освободили, — едва заметный румянец тронул лицо Альваро.

— Мы все страшно беспокоились, а более всех Альваро, — Изабелла искоса посмотрела на возлюбленного.

— Изабелла! — воскликнул Альваро.

— Спасибо тебе, Альваро, и тебе, Изабелла! А что у вас слышно?

Изабелла пожала плечами.

— Дон Энрике боялся: как бы то, что ты сделал на площади Огня, не посчитали богохульством, — сказал Альваро. — У них ведь все возможно. И тогда…

— Это было бы ужасно! — воскликнула Изабелла.

— Дон Энрике сказал, что тебе может грозить самое страшное, — Альваро с восхищением смотрел на Эли.

— Все баррио молилось за тебя, — девушка прижалась к плечу своего возлюбленного.

— Раввин дон Бальтазар хотел объявить моления и еще один пост, — Альваро замялся на минуту и продолжил: — Но после Пурим. Не хотел портить радостного праздника, считая, что достаточно испорченной субботы.

— Даже моя бабушка, донья Клара, и та беспокоилась! — Изабелла улыбнулась.

— Сам того не желая, я принес вам огорчения. Прошу меня извинить.