Альваро прижал к себе Изабеллу и покраснел от смущения.
— Из Гранады к нам на конфирмацию прибыл раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа, — сказал Альваро. — Я его не видел, но он должен быть на Пуримовой вечере. О нем говорят разное.
— Кто его пригласил? Раввин дон Бальтазар? — спросил Эли.
— Кажется, нет, — ответил Альваро.
— А я даже не знаю, когда будет конфирмация.
— Когда Хаиме исполнится тринадцать, то есть вот-вот, — ответила Изабелла. — Бабушка держит его, как птенца, под своим крылышком. Для своего возраста он совсем ребенок.
— Ошибаешься, Изабелла, — Альваро не согласился. — Он очень способный талмудист и знает куда больше, чем старшие ученики здешней школы. Так сказал директор Газали Вилалонга.
Люди еще пели и танцевали на маленькой площади, носящей имя ибн Габироля.
— А вы почему не танцуете? — спросил Эли влюбленных.
— Мы уже домой собираемся, — ответила Изабелла. Бабушка не любит, когда я прихожу поздно.
— Тогда пойдемте вместе, — Эли взял их под руки, и они пошли к дому дона Бальтазара.
По дороге им повстречался Хаиме с трещоткой в руке.
— Дон Эли ибн Гайат! Дон Эли ибн Гайат! — радостно закричал он.
— Мы как раз говорили о твоей конфирмации, — Эли потянул мальчика за локон, торчащий из-под ермолки. — Когда состоится торжество?
— Пятнадцатого адар, то есть послезавтра! — ответил мальчик.
— Ты уже знаешь наизусть свою речь? — спросил Эли.
— Я никогда не учу наизусть. Учить наизусть незачем, надо лишь знать, о чем пойдет речь.
— А о чем ты будешь говорить?
Эли и Хаиме шли впереди Альваро и Изабеллы.
— Мы с отцом приготовили Комментарий Раши, Онкелоса и Мидраш мест, касающихся чудес у Чермного моря[97] и в пустыне.
— Это будет прекрасная речь!
Какое-то время они шли молча. Потом Хаиме сказал:
— Можно мне что-то сказать?
— Говори.
— Я бы хотел быть таким, как вы, таким же смелым, как Шимон Бар-Гиора.
— Шимон Бар-Гиора? — Эли рассмеялся.
— Я бы тоже крикнул на площади Огня.
— И не побоялся бы?
— Нет.
— Точно?
— Точно.
— Это хорошо.
— Вот увидите.
— Нельзя уговаривать человека испытать себя, а тем более упрашивать струсить. Понимаешь, Хаиме?
— Понимаю.
И Хаиме взглянул на Эли черными блестящими глазами.
Масляные светильники, подвешенные на столбах внутренней галереи патио, мерцали желтым светом. Укутанная в черную шаль Марианна провожала взглядом Эли, который направлялся в сторону хозяйственного двора.
Лошадь вцепилась зубами в рукав хозяина.
— Успокойся, Лайл, — Эли погладил ее по гибкой шее. — Сейчас задам тебе овса.
Он насыпал зерна своей лошади и мулам, протяжно и отчаянно кричавшим, и уселся на срубленном пне. В небе сияла полная луна.
Никаких звуков со стороны дома не доносилось, только овес хрустел на зубах животных. Поблескивала в лунном свете черная шерсть Лайл. Эли стал прислушиваться. Сердце его замирало, когда слышались чьи-нибудь шаги. Потом вновь наступала тишина. Никто не появлялся.
Эли снова подошел к лошади. Она была тщательно вычищена гребнем, от дорожной пыли не осталось и следа.
Он немного подождал, а потом начал ходить по двору взад-вперед, то и дело останавливаясь. Дотронулся до свода глиняной печи — она остыла. Ночь была холодной.
— Видишь, Лайл, здесь тебе хорошо, — он снова похлопал ее по холке. — Спокойной ночи.
Вернувшись на патио, залитое серебряным светом, он взглянул на галерею. Марианны не было. Прошел в темную трапезную, поднялся по лестнице и перед своей комнатой увидел знакомый силуэт. Это была Каталина.
Сначала он остановился, но потом подошел к ней ближе.
— Каталина? — шепотом спросил он.
— Ваша милость…
— Что ты здесь делаешь? Ждешь меня?
— Я пришла… — Каталина замолчала.
— Ну, говори же, говори. Зачем?
— Предостеречь вашу милость.
— От кого?
— От доньи Марианны.
— Каталина…
— Да, ваша милость.
— Каталина, войди.
— Нет, я здесь все скажу.
— Войди!
Она послушалась.
Через открытое окно на каменный пол падал сноп лунного света.
— Почему ты не пришла на хозяйственный двор?
Она ничего не ответила.
— Каталина, садись.
Она не села. Опустив плечи, так и осталась стоять возле двери.