Эли подвинул ему кресло, а дон Энрике принялся щупать пульс. Иаков Иссерлейн расстегнул старику халат и приложил ухо к груди. Иекутьель прибежал с кубком вина. Раввин открыл глаза и, когда кубок коснулся его губ, оттолкнул руку Йекутьеля и гневно спросил:
— В чем дело? Что здесь происходит? Per Вассо! Que volete?[107]
Оттолкнув плечом обоих медиков — дона Энрике и Иакова Иссерлейна — он встал без чьей бы то ни было помощи и, шатаясь, направился к лестнице. Одной рукой опираясь о перила, а другой подтягивая полы халата, он поднялся наверх, однако на галерее задержался и, прижав обе руки к груди, перевел дыхание. Дон Энрике хотел было взять его под руку, но раввин оттолкнул его:
— Que volete? Я себя превосходно чувствую.
Он пошатнулся, и дон Энрике, поддерживая его за талию, проводил в комнату. Йекутьелю дон Энрике наказал закутать старца в теплые шали, напоить горячим вином с пряностями и оставить одного.
Раввин Шемюэль начал сбрасывать с себя шали, поминутно выкрикивая:
— Я себя превосходно чувствую.
— Успокойтесь, рабби, иначе вы снова почувствуете себя скверно, — сказал медик Иаков Иссерлейн.
Дон Энрике остался наедине с больным и вышел от него лишь тогда, когда раввин Шемюэль Провенцало заснул.
Свет в трапезной был погашен, только на столе горел медный семисвечник.
Эли поджидал Энрике, устроившись в темном углу, — они условились встретиться.
Энрике был не один, его сопровождал раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа. Рядом с коренастым доном Энрике гость из Гранады, в желтой чалме и бледно-голубом свободном бурнусе, казался еще более высоким.
— Трудный пациент, — засмеялся Энрике. — Сам Диоскорид[108] с ним бы не справился. Уже совсем успокоившись, он мне заявил, что верит в строки псалмов, которыми отгоняют хворь, и считает их лучше всяких трав и снадобья.
— Каббалист, — раввин Юсуф пожал плечами, окинув взглядом трапезную. — Может, мы здесь расположимся?
— Превосходно, — согласился дон Энрике. — Однако, если не погнушаетесь приглашением… Моя жена Марианна просит вас наверх. Добро пожаловать.
— Может, останемся тут? Здесь удобнее, — Эли указал на столик с арабской инкрустацией, похожий на тот, что стоял в покоях доньи Клары.
— Я не был приглашен на конфирмацию и прибыл не на торжество, но совсем с иными намерениями. Дон Энрике изволил посвятить меня в ваши планы, дон Эли.
— Какие планы, рабби? — прервал его Эли.
— Начну со своих, — длинные узкие ладони раввина Юсуфа легли на колени. — Я прибыл без свиты, без приношений и верительных грамот от моего владыки Мухаммада XI. Одно лишь я взял с собою — слово мира и благодати для моих собратьев. В первую очередь я принес их в шатры гранда Авраама Сеньора. Но еврейский приближенный короля предпочитает славу католического оружия благополучию своего народа. Я предупредил его, что на войне неизвестным бывает самое главное — итог. Победа и поражение — это как кости в кубке, — гранадский раввин замолчал.
Эли, выдержав паузу, заметил:
— Однажды я уже спросил: «Чья это рука?» и получил ответ: «Брата Исмаила». Однако нам бы хотелось знать вполне определенно — это не игра в кости. Здесь речь идет о жизни и мученичестве, и мы бы желали со всей ясностью услышать, протянута ли рука властелина Гранады кастильским евреям, которым грозит инквизиция? Если так, слова «мир и благодать» означают «помощь». Верно ли я понял?
— Верно, — ответил раввин Юсуф.
— Что за помощь? — спросил дон Энрике. — Впервые в жизни кто-то решился встать на сторону беззащитных евреев.
— Беззащитных? — раввин Юсуф сморщил тонкие брови. — Кто и когда заступался за беззащитных? Такого не было и не будет.
— Понимаю, — дон Энрике кивнул головой и бросил взгляд на Эли.
— А я нет, — Эли положил ногу на ногу. — Но хотел бы понять.
— Знаешь ли ты историю этой страны, мой юный друг? — спросил раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа. — Недалеко отсюда расположен город Толедо. «Толедо» на священном языке означает «череда поколений, родословие»… «Эле Толедот Ноах» — «вот родословие колен Ноя»… — Толедот был иудейским городом.
108