— Для этого должен быть суд, — вставил торговец оружием Хосе Мартинес.
— Когда? Ведь завтра конфирмация! — воскликнул золотарь Урий. — Раввин должен очиститься, чтобы благословить сына.
— Если может очиститься, значит, он чист, и, стало быть, суд можно устроить после конфирмации, — сказал ремесленник из Кордовы.
— Вы говорите: надо устроить суд, — Эли окинул всех взглядом. — Но над кем? Для меня ясно одно: если дело дойдет до суда, то судить надо Дова, но только если из его слов сложится явное обвинение. Однако его обвинение не будет явным и окажется клеветой, потому что ни один свидетель его не поддержит. Выходит, что раввину нельзя даже намекать о клятве. Суд мог бы состояться завтра после Вечерней молитвы, то есть после конфирмации.
— Клятва должна быть, — настаивал Рейвен.
— И я так считаю, — вставил маленький человек.
— Неслыханно! — воспротивился кордовский ремесленник. — Раввину клясться перед молокососом! До чего же это мы доведем нашу святую альджаму? Каждый прохвост начнет нами помыкать!
— Раввин поклянется в синагоге перед народом, а не перед прохвостом, — сказал Рейвен.
— Спорить не о чем, — заметил торговец оружием Хосе Мартинес. — Дов пожелал все сказать в лицо раввину. Посмотрим, осмелится ли. Думаю, смелости ему не хватит. Высказал подозрение и убежал.
— Золотые слова. Дай Бог тебе здоровья, Хосе Мартинес. — Старый золотарь Урий поднял глаза вверх. — Да благословит тебя Господь. Но пора уже разойтись по своим делам в мире и согласии.
— Прежде чем вернетесь к своим занятиям, — Эли развел в стороны руки, будто хотел их задержать, — послушайте, что я вам скажу. Я скажу вам, а вы передайте другим, чтобы все знали. Завтра никто не встанет за прилавки, никто не откроет лавочки, никто не сядет за уличный верстак. Завтра закройте свои магазины и ворота домов. Пусть мужчины соберутся в синагоге, а женщины останутся дома смотреть за детьми, чтобы не вышли они на улицу. Пусть улицы будут пусты, а баррио безлюдно. Пусть будет тишина, как в городе умерших. А теперь возвращайтесь домой в мире и согласии. Да укрепит Бог ваши сердца. Не сейте страха, но живите словами надежды. Бог с нами. Завтра — день испытаний, а потом придут дни храбрости и мужества. Крепите сердца и повторяйте как молитву: «Народ Израиля — Божье воинство, а мы — его передняя стража». Слышали, что я вам сказал?
— Слышали, — был ответ.
— Слышали и готовы исполнить?
— Слышали и готовы исполнить.
Синагога опустела. Остался только Нафтали, а вместе с ним еще трое. Три брата — высокие, широкоплечие.
— Они владеют оружием, — сказал Нафтали.
— Отлично, — обрадовался Эли, — оружие получите у Хосе Мартинеса. Бесплатно. Возьмите столько, сколько унесете.
— Кто мы такие, чтобы оружие нам дали бесплатно? — спросил Нафтали.
— Покажешь ему сандаловый ларчик с игрушкой на Ханукку. — Эли отдал подарок Хосе Мартинеса Нафтали. — Выбирайте короткое оружие — кинжалы и кортики.
Они вышли из синагоги и попрощались на площади Давида Кимхи.
Эли рухнул на постель. Кровь стучала в висках, и каждый удар сердца — словно падение песчинки в клепсидре. Ложась одна на другую, они неумолимо приближают завтрашний день. «Боже, дай мне силы, и пусть не задрожит ни сердце, ни рука. Как я это сделаю?» Сколько надо еще сделать! Сегодняшний день перейдет в завтрашний, до последней секунды. О последней секунде лучше не думать. Ни в одной книге нет приказания «думай!», но есть приказание «верь!». Мысль — это конец веры и начало поражения. Эли повернулся на спину, положив руки под голову. Стал смотреть в потолок. Он был чист, хорошо побелен перед завтрашним торжеством, в котором и он сам примет участие. Все предметы в комнате отражали дух спокойствия и невозмутимости. Так будет завтра и всегда. Он потянулся за кувшином, налил себе вина, залпом выпил его. Увидел в окно раввина дона Бальтазара, как тот вместе с Даниилом, Хаиме, Энрике, палермским и гранадским раввинами и медиком Иссерлейном направлялись на второе богослужение в синагогу. Чуть сзади следовал Йекутьель. Он мог бы остановиться и сказать, какое пало на того подозрение, но ему не хватило смелости. А может, и Дову не хватит? Но это не смелость. Дов — шпион инквизитора. Поэтому он и не ответил на вопрос: «Откуда у тебя эти сведения?» Поэтому он и сеет подозрения… Ничтожный трус, он не осмелится встать перед раввином, испугается суда. А если не испугается?