Гость окунулся, заткнув пальцами нос, вынырнул, головой отбросил назад длинные, распрямленные водой волосы.
Когда он вышел из кади, Абу-эль-Гассан набросил на него простыню.
— Ты родился в Кастилии?
Мавр несколько раз кивнул головой.
— И твои родители тоже?
Мавр снова кивнул.
— И не умеешь говорить по-кастильски? Может, ты делаешь вид?
Мавр не отвечал.
— Я понимаю, почему ты не любишь кастильцев. Так и должно быть. Но почему ты не любишь евреев?
— Ойев, — сказал он по-еврейски.
— Ты знаешь еврейский?
— Только это слово.
— И тебе этого хватает? Еврей — это не твой ойев. Евреи никому не враги, пока их не трогают и не принуждают отказаться от веры своих отцов. А мавры после принятия крещения чтут Магомеда?
— Одни — да, другие — нет.
— А твои родители?
Мавр молчал.
— Почему твои родители позволили себя крестить? Почему не защищались?
— Кастилец сильнее. Для нас конец. Гранада, — мавр рукой, как ножом, провел по горлу, — конец. Фердинанд войдет в Гранаду. Последний наш город.
— Я бы хотел научиться арабскому.
— Это просто.
— Найдешь мне учителя?
— Самого имама?
Эли опустил на землю простыню, и слуга подал ему белую мягкую накидку.
Когда они возвращались через нижнюю комнату, выходящую прямо во внутренний дворик, и стали подниматься по лестнице, в темноте на минуту появилась женская фигура.
— Кто эта женщина? — спросил Эли мавра, когда они оказались в алькове.
— Донья Марианна. Жена дона Энрике де Аструк де Сеньор. Дочь раввина дона Бальтазара Диаса де Тудела и доньи Клары.
На столике горела все та же свеча. Светлый круг лежал на полу вблизи постели, остальная часть комнаты тонула в полумраке. На стуле возле стены лежали переметные сумки.
— Кто их принес со двора? — спросил Эли.
— Не я, — ответил мавр.
Эли вытащил из сумок тяжелую серебряную шкатулку, полную монет, и шелковый кошель с вышитым Щитом Давида[19], где были спрятаны тефиллин[20], книга с позолоченными уголками в переплете из телячьей кожи, пергаментный свиток, скрепленный печатью, и рубашка с глубоким вырезом. Все это он положил на стул возле постели.
Абу-эль-Гассан открыл кожаный сундук с железной оковкой и достал черную тунику, черные ноговицы, верх которых до середины бедра был очень пышным, и башмаки из мягкой сафьяновой кожи.
— Это мне? — спросил Эли, надевая рубашку с глубоким вырезом.
— Да, — Абу-эль-Гассан собрал с пола дорожную одежду гостя, положил ее в сундук, после чего поклонился и вышел из алькова…
Эли очнулся от скрипа дверей. Кто-то вошел на цыпочках, и двери закрылись. У него забилось сердце. Свеча уже не горела, только в открытое окно падал сильный луч лунного света.
— Кто там? — тихо спросил он, почувствовав, что вошла женщина.
Но это была не Каталина.
Распущенные волосы, спадающие на плечи, отливали серебром. Длинное платье медленно сползло на пол, обнажив гибкое темное тело. Он почувствовал запах фиалковых духов. Некоторое время женщина стояла, прикрыв ладонями грудь, потом опустила руки и, качнувшись, потихоньку пошла, легко поднимаясь на носках, приближаясь к его постели. Подойдя близко, она опустилась на колени и обняла голову Эли, легко прикоснувшись к его щеке раскрытыми губами. Он схватил ее за талию, привлек к себе, припал губами к груди.
— Кто ты? — спросил Эли, когда она выскользнула из постели и надела белое платье.
— Марианна, — женщина наклонилась над ним и поцеловала его в губы.
Два эскулапа
Кто-то постучал в дверь и, не заглядывая, пригласил к ужину. Эли поднял с пола рубаху, быстро надел черную тунику, ноговицы и сафьяновые башмаки.
Трапезная была еще пуста, хотя свечи в канделябрах уже горели. Стол не был накрыт. Зря он торопился.
Во главе длинного стола, там, где стоял стул раввина, Эли положил книгу в телячьем переплете, серебряную шкатулку и пергаментный свиток, скрепленный печатью.
— Мир тебе, сын мой, — услышал он.
В дверях за портьерой появилась пожилая женщина — высокая, с горделиво поднятой головой, в черной кружевной шали и пурпурном платье до пят.
— Я жена раввина, донья Клара. Прости, что раньше не пришла поздороваться. Дела у нас невеселые, пришлось задержаться.
19
20