— Как? — Она отвернулась и прикрыла незастеленную постель домотканым полотном.
— Нужны доказательства измены доньи Марианны.
— У меня нет доказательств. — Она разгладила серое покрывало. Руки ее дрожали.
— Кто тебе сказал о Марианне?
Каталина стояла, глядя прямо ему в глаза.
— Я не могу этого сказать, клянусь! — глаза ее вспыхнули зеленым огнем и тут же погасли.
Эли положил руки ей на плечи.
— Каталина, — прошептал он.
Каталина подняла лицо.
— Видишь, Каталина, теперь твой Бог и мой Бог подали друг другу руки, — Эли осторожно прикоснулся к ее вытянутой, как струна, шее в том месте, где напряженно билась жилка.
— Есть только один Бог. — Каталина отступила назад.
— Христианский? Единственный и наилучший?
— Ваша милость!
Эли кивнул головой.
— Знаешь ли ты, чему служит ваша религия?
— Чтобы человек приблизился к Богу.
— Ты говоришь, как каббалист.
— Не понимаю.
— Каталина, я бы никому этого не сказал, но тебе скажу: ни одна религия не стоит жизни человека.
— Ваша милость кощунствует!
— Да, это кощунство. Но Бог, который читает в сердце человека, простит мне. Я видел своего брата на костре, и я кощунствую не против Бога, а против человеческих мук. Сколько еще нужно страданий!
— Мне очень жаль вашу милость. Но что я могу сделать?
Эли вздохнул и, усевшись на стул, поник головой.
Каталина приблизилась к нему.
Помолчав немного, Эли сказал:
— Я хочу спасти раввина. Он слабый человек и может сломаться под тяжестью обвинений. Скажи, кто тебе говорил о Марианне? Грехи я тебе отпускаю, любовь их отпускает. Поверь в любовь, как в Бога.
— Я поклялась.
— Если ты нарушишь клятву, ты спасешь не только человека — ты дашь возможность правде победить ложь.
— Не знаю, что здесь правда, а что ложь.
— Поверь мне. А если не можешь… у вас ведь существует отпущение грехов.
Каталина, закрыв глаза, покачала головой.
— Раввин встанет в синагоге перед верующими, как перед судом. Что бы ни случилось, это будет конец раввину. А инквизитору того и нужно: срубить голову народу, чтобы рассыпался он, как сухой песок. У вас Единый Бог — чтобы нас топтать, у нас Единый Бог — чтобы выстоять. Иисус дал себя распять ради любви к миру. И что же стало с этой любовью?
— Моя душа полна любви к людям.
— И к евреям?
— Наша религия велит любить недругов.
— Ты считаешь евреев недругами? Что они тебе сделали?
— Многое.
— Разве донья Клара к тебе плохо относится?
— Я не родилась служанкой. Мои родители были богаты. Я была богата.
— И евреи забрали ваше богатство?
— Да, налогами.
— Налоги они брали не для себя, а для короля.
— Я видела евреев, а не короля.
— Да, это верно. Увы, вам этого не объяснить.
— Но пусть милосердный Бог их простит.
— А короля?
— Король есть король.
— Каталина, — позвал с патио детский голосок. — Ты где? Иди сюда.
Каталина вышла, не закрыв за собой дверь.
Каталину позвала маленькая Ана.
— Бабушка тебя ищет, — сказала она. — Столько дел, а ты куда-то пропала.
— Тихо, — дернула ее за волосы Каталина, потом погладила и исчезла в одной из нижних комнат.
Маленькая Ана искала старого Апиона.
— Что будет? Что будет? — она подняла глаза к небу. — Я так переживаю.
— Из-за чего ты переживаешь, Ана? — спросил Эли.
— Мамы нет, папы нет, Изабелла тоже куда-то подевалась. Наверное, пошла к Альваро. Остались только мы с Апионом. Вечно меня с Апионом оставляют. Но Изабелла сказала, что есть и похуже огорчения. Это правда?
— Правда. А куда мама пошла?
— В лавочку, купить для Хаиме подарок на завтрашнюю конфирмацию.
— А какой подарок, мама не говорила?
— Золотой Щит Давида не цепочке.
— А тебе что-нибудь подарят?
— Не знаю.
— А что тебе мама подарила на Пурим?
— Мама ничего, а папа мне подарил красивый гребешок. А Изабелла сказала, что я мала для таких подарков.
Апион поднялся с земли и залаял.
Абу-эль-Гассан нес на плече кофр, следом за ним шел гранадский раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа. На нем был толстый дорожный бурнус и желтая чалма. Черно-белая шаль была перекинута через плечо.
— Как хорошо, что я вас вижу, — гранадский раввин протянул руку. — Хочу с вами попрощаться.