— Жертвы всегда найдутся. Они их найдут, докопаются до третьего и четвертого поколения. Энрике, пойми, это не сведение счетов. Когда меня бьют, я плачу той же монетой, не задумываясь, кто сильнее ударил, они или я. А убьют ли они меня, об этом я не хочу думать.
— Так можно рассуждать, если речь идет об одном человеке. Его смерть — это конец только для него самого. Но когда речь идет о целом баррио… нужно думать осторожнее.
— Хочешь поколебать мою веру в правоту?
— Я говорю то, что думаю. Если бы речь шла только о тебе, если бы все кончалось только на тебе…
— Понимаю, дело касается не только меня, это правда. Но баррио по отношению к будущему то же, что я по отношению к баррио: самопожертвование одного человека может спасти честь баррио, самопожертвование баррио может спасти будущее народа.
— Не знаю, что окажется ценным для будущего, но что такое страдания сейчас — знает каждый.
— Я рассчитывал на твою помощь, ты ведь знаешь людей лучше меня. Алонсо сказал, что на тебя можно положиться.
— Как я могу тебе указать других? Надо начинать с себя.
— А что мешает?
— Бессмысленность самопожертвования, и даже его вред.
— Теперь я вижу, что мы никогда не найдем общего языка.
Дон Энрике ничего не успел ответить, ибо вернулась Марианна. Густая шаль на голове и тюлевая накидка закрывали ее полностью.
— Что ты сегодня так рано, Энрике? — удивилась она.
Эли заметил беспокойство в ее глазах.
Она кивнула им и исчезла в другой комнате.
За ней побежала маленькая Ана, расспрашивая на ходу:
— Мама, покажи, что ты купила Хаиме на конфирмацию.
— Ничего не купила. Чего ты от меня хочешь?
— Ты же говорила…
— Не болтай чего попало!
Вскоре Марианна вошла к ним в светлом платье без рукавов, с золотым поясом на бедрах. Глубокое декольте до половины открывало грудь. Волосы в беспорядке спадали на плечи.
— Где ты была, Марианна? — спросил Энрике.
— Ана! — крикнула Марианна. — Выведи собаку на улицу, воняет!
— Ты слышала, что говорят в баррио?
Марианна побледнела и ответила рассеянно:
— Я не слушаю сплетен.
— Твоего отца, раввина дона Бальтазара, обвиняют в страшных грехах.
— Это правда?
— А вы об этом не знали? Вы единственный человек, который этого не знает, — заметил Эли.
— Представляю, в каком отчаянии мать. Я пойду к ней.
— Ей ничем не поможешь. Останься с нами, мы так редко видимся.
В открытых дверях показался секретарь раввина дона Бальтазара Йекутьель.
— Дон Энрике, донья Клара вас зовет. Ей стало хуже.
— Сейчас приду. Скажите ей, что иду, — Энрике вынул из шкафчика глиняные флакончики. — Пойдем со мной, — обратился он к жене.
— Нет, Энрике, иди сам, я потом приду.
Энрике вышел.
Эли и Марианна остались одни.
— Вы знаете, в чем подозревают вашего отца, раввина дона Бальтазара?
— Откуда мне знать?
— В том, что он выдал инквизиции нескольких выкрестов.
— Мой отец?
— Вы в это верите?
Марианна покачала головой.
— Все баррио об этом говорит, а вы не знаете?
— Я это уже слышала от вас.
— Все это кажется странным.
— Почему? Близкие всегда узнают последними.
— Но вы мне не ответили, верите ли вы?
— Боже мой! Чего вы от меня хотите? Разумеется, я не верю.
— Я тоже не верю. Но таких очень мало.
— Это ужасно!
— Что?
— Это невозможно!
— Я тоже так считаю, донья Марианна, хотя возможно все.
— Не знаю.
— Разговариваешь с человеком и не догадываешься, что он — предатель.
— Выходит, каждого следует подозревать? И вы, дон Эли, подозреваете каждого? — Марианна рассмеялась.
— Прежде всего, я не подозреваю дона Бальтазара.
— Конечно…
— Не подозреваю вашего мужа, дона Энрике.
— И так далее. Оставим это, не будем об этом больше. Разве нам не о чем поговорить? — она улыбнулась.
— Почему же? То, о чем мы говорим, крайне важно.
— Но меня это не интересует.
— Честь и жизнь отца, да и не только отца, вас не интересуют?
— О Боже!
— Речь идет и о вашей судьбе.
— О моей? Если речь обо мне, то ради Бога, не волнуйтесь.
— Вы знаете, что вам грозит?
— То же, что и всем. Я уже перестала об этом думать. Нельзя жить в постоянном страхе. О себе я вообще перестала думать, а об остальном… Боже мой! Я ведь ничем не могу помочь!