Эли отложил перо, хотя письмо было еще не закончено.
В комнату Эли вошел слегка сгорбленный пожилой человек в порыжевшей пелерине и алой толедской ермолке. Это был посыльный альджамы. Он низко поклонился и сказал о том, что дон Шломо Абу Дархам и старейшины просят его прийти.
Здание альджамы находилось на окраине баррио. Оно стояло на холме, на красноватой выровненной и утрамбованной земле, на которой были посажены кусты тамариска. Маленькое окно за густой решеткой, железные ворота, стены из серого тесаного камня делали его похожим на крепость.
Полдень уже миновал.
Солнце перешло на другую сторону неба.
Посыльный несколько раз ударил колотушкой в маленькие боковые двери, их впустил привратник, тоже в порыжевшей пелерине и алой толедской ермолке.
Воткнутая в железное кольцо лучина освещала длинный коридор. При входе в залу Эли нагнулся, чтобы не удариться головой о притолоку маленьких дубовых дверей. Зала была обширной, два столба подпирали арки выпуклого свода. У Восточной стены, как в синагоге, в кивоте хранились родалы. Нишу прикрывало белое полотно с кистями из золотой мишуры. Два льва поддерживали Щит Давида с именем ЯХВЕ посредине. Каплановы ладони с расставленными для благословения пальцами были заключены в полукружия двух изречений из Библии. Рядом стояла тусклая латунная менора. В противоположном конце залы возвышался стол, за которым по одну его сторону сидели старейшины баррио.
Глава альджамы, Шломо Абу Дархам, показал Эли на высокое кресло слева от себя. Справа сидел старый раввин Шемюэль Провенцало.
— Мир тебе, дон Эли ибн Гайат, — приветствовал его Шломо Абу Дархам.
— Мир тебе, юноша, — повторили члены совета.
Шломо Абу Дархам рассказал о сегодняшней встрече с раввином доном Бальтазаром. К сожалению, закончилась она не так, как он хотел, ибо присутствующая при разговоре почтенная и многоуважаемая супруга раввина донья Клара, женщина, которая умнее любого мужчины, воспротивилась мирному исходу дела. Дов бен Цви должен понести наказание, Следует «истребить зло из среды своей», как написано в Торе. Это будет черный день, какого не помнят с тех пор, как существует баррио. И надо же такому случиться, что главой альджамы состоит он, Шломо Абу Дархам. Разверзлись небеса. Пусть наставят ухо, пусть слушает земля, близится час проклятия с горы Геризим[127]. Не раввин дон Бальтазар должен бросить проклятие. Донья Клара убедила раввина Шемюэля Провенцало из Палермо, дабы тот взял на себя обязанность, требующую нечеловеческих усилий. Наш уважаемый гость, раввин Шемюэль Провенцало, как самый старший, наполнил альджаму благословением, ибо сказано рабби бен Сирой: «Старый человек в доме — благословение в доме». Поэтому-то Бог и не насылал на землю потока, пока был жив Мафусаил. И как присутствие Мафусаила на земле спасло двадцать пять колен, так и присутствие раввина Шемюэля Провенцало не допустит землетрясения, грозящего нашему баррио. Но прежде чем раввин Шемюэль Провенцало подумает, что правильнее: сдержать слово, данное донье Кларе, или спасти парню жизнь, пусть старейшины, собравшиеся на совете, решат, что делать, чтобы ублаготворить Бога и спасти человека. Неужели нет золотой середины между клятвой, которой должен избежать раввин и проклятием?
Слова главы альджамы прервал кашель. Потом наступило молчание.
Первым отозвался член совета старейшин — с желтым, как кость, лицом и серебряной бородой:
— Дон Шломо Абу Дархам первым на совете сказал нам о потопе. Но между потопом и строительством Вавилонской башни милостивый Господь дал спокойно передохнуть людям все сорок лет. Нам же Бог не дает перевести дыхание от одного захода солнца до другого. Повернувшись лицом к городу, мы ждем удара врага извне, но у нас нет второго лица, дабы обратить его к врагу, находящемуся среди нас. Иерусалим в большей степени пал по причине ссор и братоубийственной борьбы осажденных, чем от меча Тита — ненавистника евреев. Кровь непримиримых Ревнителей лилась на пороге храма. Отважные юноши, наши еврейские герои, гибли от еврейских рук. «Истребить зло из среды своей», как сказала почтенная и мудрая донья Клара. Что есть зло? Вот почему к первому вопросу: «Что же делать?» я добавлю второй: «Кто враг?» Это вопросы — близнецы. Как Исав и Иаков[128]. Второй вопрос держит за пяту первый и хочет его опередить, как Иаков держал за пяту Исава, отсюда и его имя, дабы быть первородным. Но мы знаем, что первым пришел на свет Исав. А потом Иаков за чечевичную похлебку выкупил у своего старшего брата первородство. Это был обман. Можете называть меня неверным сыном Израиля, но я повторяю: это был обман, за который Бог покарал обманом окровавленной рубахи. Сыновья Иакова омочили в крови козленка рубаху и обманули отца, сказав, что Иосифа сожрал дикий зверь. Обман за обман. Бог покарал Иакова за то, что тот обманул Исава, хотя Исав — правиновник всех наших несчастий. Пусть знают враги: наш обычай запрещает, а Талмуд не отпускает грехов обмана. Распространяющие ложь против нас знают об этом, но что значит ложь по сравнению с целью, которой она служит? По сравнению с убийством? Возможно, сказанное не имеет ничего общего с тем, о чем мы говорим, но оно не повредит тому, о чем пойдет речь. Итак, мы говорили об Иакове. Бог не простил ему, но не только ему, Моисею тоже, и за то, что в Кадесе, в пустыне Син, засомневался он во всемогуществе Бога, и ему пришлось умереть на горе Нево, так и не дойдя до Земли Обетованной…
127