— Коли мне говорить, то я скажу о том, зачем мы сюда собрались, и начну я со слов Иешуа Онканеро: «Кто виновен?» — Старец с белой круглой бородой выпрямился в кресле. — Как я уже говорил, никого нельзя принуждать ни к самообвинению, ни к клятве. Поэтому в первую очередь должно быть обвинение, должна быть вина и ее доказательства. А для этого нужны свидетели. А тут нет даже обвинения. Так кого же нам судить? Где обвиняемый?
— Это не суд, — прервал его дон Шломо Абу Дархам. — Мы не должны искать обвиняемого, нам следует искать золотую середину между Богом и человеком.
— Это очень трудно, — сказал старик Иаков Абделда. — Как можно найти середину бесконечности?
— Верно, — отозвался сидящий в конце стола худощавый человек в черной ермолке. — Были вопросы: «Что делать?», «Кто виновен?». Теперь дон Иаков Абделда прибавил еще один вопрос: «Где обвиняемый?». Вопросы будут множиться, как в Пасхальный агаде, и останутся без ответа. Такое впечатление, что их кто-то мешает большой ложкой. Я ровным счетом ничего не понимаю! Я и не знаю, зачем этот совет. О чем нам советоваться? Видите, как множатся вопросы, когда нет ясной цели. А почему нет ясной цели? И кому это выгодно? И зачем в таком случае собрались десять уважаемых старейшин? Как будто все сговорились: будем говорить, но не скажем, в чем дело. Говорили о Мессии и о раввинах, только не о том, о чем каждый из нас думает. Обходим самое важное, как алмемор во время праздника Радости Торы. Здесь кто-то уже вспоминал о круге, начерченном, не приведи Господи, нечистыми силами левой изнаночной стороны. Я попытаюсь выйти из этого круга, задав последний вопрос. Не хочет ли глава альджамы дон Шломо Абу Дархам рассказать нам о своем разговоре с инквизитором, так, как рассказал нам о разговоре с раввином доном Бальтазаром? У всех одна забота. Но не следует закрывать глаза. Мы хотим знать все. Вызовем раввина дона Бальтазара, и дон Шломо Абу Дархам в его присутствии расскажет о своем разговоре с инквизитором. Приближается время Пополуденной молитвы, а потом и Вечерней молитвы в синагоге. Когда будем знать правду, наша душа будет в согласии с нашим судом. Господь сжалится над нами, и правда не будет страшной. И еще одно я бы хотел добавить, дон Иаков Абделда не помнит, где сказано: нельзя требовать от обвиняемого, чтобы он сам раскрыл свою вину. Я напомню ему. Это слова Августина, которого христиане называют Блаженным. И далее Августин говорит: «Обвиняемый может замолчать, ибо человек — не судия в сокрытых делах». До чего же дошло! Мы ссылаемся на чуждое учение!
— А разве это не мудрый принцип? Разве мы не принимаем от них мудрых принципов медицины и астрономии? — воскликнул дон Иаков Абделда, взмахивая дрожащей рукой.
— Что он такое говорит? Что он говорит? — послышались громкие крики.
— Успокойтесь! — дон Шломо Абу Дархам встал и замахал руками. — Сейчас не время расправляться с враждебными мыслями.
— А еще старый серьезный судья, ай-ай-ай, уважаемый Иаков Абделда! — Ректор талмудической школы дон Газиэль Вилалонга вскочил и вновь опустился в кресло.
— Я не хочу вдаваться в дискуссию! — крикнул дон Шломо Абу Дархам и уже спокойным голосом произнес: — Я все удивлялся: никто не задает мне вопроса, хотя каждый принес его с собой из баррио. Это сделал лишь уважаемый Авраам аль-Корсони. Наш народ недоверчив и подозрителен. Что мне сказал инквизитор? Почему я молчу, как молчал раввин дон Бальтазар? Может быть, и на меня пало подозрение? Я не молчал, я сыну своему все рассказал… Впрочем, не совсем все. Самое важное я решил оставить для нашего совета. Ибо это совершенно другое дело, и мне бы не хотелось путать два разных события: суда и завтрашней конфирмации Хаиме, младшего любимца раввина дона Бальтазара. Если вы ожидаете услышать что-то о раввине доне Бальтазаре, подтверждающее брошенные подозрения, то напрасно, а если кто из вас предполагает, что узнает какую-то страшную правду, тот не знает хитрости инквизитора. Они пользуются шпиками, потому что знают, что их слова будут вывернуты шиворот-навыворот. Их «да» для нас бы значило «нет» и наоборот. Они знают, что их подозрения и обвинения отскакивают от нас, как от стенки горох. То, что сказал инквизитор, не касается раввина дона Бальтазара, оно касается нашего гостя из Нарбонны, дона Эли бен Захария ибн Гайата, а потому мы и пригласили его на наш совет.
Головы старейшин повернулись в сторону Эли.
— Завтра в баррио должен быть порядок, как в субботу или в праздничный день, — продолжил дон Шломо Абу Дархам. — Народ должен выйти приветствовать инквизитора. И я его заложник, своей жизнью отвечаю за его жизнь. Вот он мне и посоветовал запереть дона Эли ибн Гайата в четырех стенах альджамы на весь завтрашний день. А скорее всего, на все время пребывания его в баррио. Таким образом…