— Шломо Абу Дархам, — прервал его Иегуда ибн Шошан. — Я уверен, что ты не согласился и не принял советов инквизитора.
— А напомнил ли дон Шломо Абу Дархам инквизитору о том, что мы исполняем приказы лишь королевских сановников? — спросил Иешуа Онканеро.
— А сказал ли глава альджамы дон Шломо Абу Дархам, что в баррио правит альджама, ее совет старейшин и ее глава, а не инквизиция? — добавил судья Иаков Абделда.
— Ищите виноватого? Теперь он попался. Нашелся виноватый. Он самый, глава альджамы. — Дон Шломо Абу Дархам развел руками. — Вот он я. Странный же вы народ! Мастера поспешных умозаключений, скорые на суждение. Вы же не знаете, что я ответил. Осторожнее, старейшины, не торопитесь! Подождем, пока не выскажется дон Эли ибн Гайат. Итак, я попрошу, чтобы к нам обратился юноша из Нарбонны. Мы слушаем тебя.
— Мне, чужаку в вашем баррио, выпала большая честь находиться за одним столом с лучшими людьми. Я слушал ваши речи, в которых бьет источник извечной нашей мудрости и горит огонь веры. Я не осмеливаюсь долго говорить в вашем присутствии, глубокоуважаемые старейшины, поэтому слова мои будут кратки. Глава альджамы, уважаемый Шломо Абу Дархам надеется, что я скажу: посадите меня в темницу, если того требует спасение или хотя бы благо народа. Я этого не скажу. Инквизитор хочет войти в синагогу с крестом, опозорить ее, дабы убить в народе дух. Поэтому я сделаю все, чтобы исполнить свой замысел.
Собравшиеся слушали, надеясь, что он скажет еще что-нибудь, но он молчал.
И тут вступил в разговор один из старейшин с бледным, как полотно, лицом, с длинной раздвоенной бородой.
— О, молодой еврей! — сказал он и замолчал. — О, молодой еврей! — повторил он. — Мы знаем, что ты готов во имя Бога принести в жертву свою жизнь. Твой крик на площади Огня слышали все — мужчины и женщины, стар и млад. Юные горячие головы готовы пойти за тобой пешком по морю — так велика у них потребность в Мессии. Это новые Маккавеи и Ревнители. Хочешь, чтобы тебя называли Мессией? Представляешь себе, будут бежать по улицам с факелами и кричать: «Мессия пришел!» Но ты окажешься ненастоящим Мессией. Надеюсь, ты этого не хочешь, благородный юноша. Отпрыск славного рода Гайат, откажись от своего замысла! Ибо за одну смерть мы заплатим величайшей жертвой — тысячью жизней. Пусть разум усмирит твой праведный гнев! Для этого нужно больше сил, чем на то, чтобы позволить вспененной волне вынести себя на берег. Человек, способный вовремя подавить гнев, дороже двух праведных. Святотатство, которое завтра намеревается совершить инквизитор, переступив порог нашей синагоги с крестом в руках, не первое и не последнее. Если бы мы хотели искупить каждое поругание, нам бы не хватило крови. Мы маленький народ, который уничтожают вот уже тысячу лет. Не будем помогать врагу в этом уничтожении.
— Я тронут мягкостью, достойной рабби Галлеля[137]. Но, рабби, народ выстоял тысячу лет потому, что, когда не оставалось сил бороться за свою жизнь, он умирал за веру, — ответил Эли.
— Для нас в расчет входит только жизнь! — воскликнул Иегуда ибн Шошан. — До этого я сказал: об остальном позаботьтесь сами. Так вот, беру свои слова обратно. Для нас важна каждая капля крови, как верно сказал уважаемый левит[138] Моше бен Элиша Галеви ибн Телаквера. Лучше живая лисица, чем дохлый лев! Если отдавать свою жизнь, то не на чужбине, а на дорогах Ханаанских[139]. Спрячу лицо в ладонях от стыда, как это сделают все, у кого в сердце горит святой огонь веры, когда инквизитор обесчестит наш храм, но с другой стороны, разве схваченный разбойниками не терпит покорно оскорблений, лишь бы только выйти живым? И это будет преследовать нас до тех пор, пока народ наш будет оставаться пришельцем среди чужаков.
Наступила тишина. Слышны были только вздохи. Потом встал старик с застывшей, как у всех слепых, улыбкой на искривленных губах. Голова его была склонена набок, глаза широко открыты и неподвижны. Говорил он голосом тихим и неуверенным, будто ощупью искал дорогу-
— Из слова левита Моше бен Элиша Галеви ибн Телаквера, верного помощника капланов, я с изумлением понял, что судьба баррио находится в руках нашего гостя, дона Эли ибн Гайата. Из слов дона Шломо Абу Дархама я понял, что для нашего спасения юношу Эли надлежит посадить под замок. Так советует инквизитор. Инквизитор заботится о нашем спасении. Я в это не верю. И думаю, что никто в это не верит, верно, старейшины? Так зачем же эта мишура? Ни судьба баррио, ни наше спасение не могут быть в руках одного человека. Я бы поверил, если бы вы сказали, что она в Божьих руках. Но зачем так сразу взбираться на самую высокую вершину? Останемся на наших родимых пригорках. Как сказано в Пасхальной агаде: «И этого достаточно». Иными словами, давайте думать дальше, может, придумаем что-нибудь лучшее, нежели пленение мужественного юноши. Впрочем, раз до сих пор Господь не просветлил, то и дальше нам придется разговаривать в потемках. Слушая вас, я подумал: судьба баррио в наших руках, а не в руках пришельца из Нарбонны. В руках десяти справедливых. Так где же эта справедливость? Вы крались к ней по-лисьи, но боялись дотронуться, до нее, как до раскаленного железа. Почему никто не назвал подозреваемого своим именем? Кто-то призвал Бога в свидетели беспристрастия, но сквозь его горло не прошло имя, которое на устах всего баррио, имя раввина дона Бальтазара. А глава альджамы молчит, хотя знает всю правду, но скрывает ее от нас. Поэтому наш совет — не суд, хотя в нем сидит судья Иаков Абделда, и поэтому нет перед нами раввина дона Бальтазара. Мельком вспомнили о присяге. Так вот, я, Менаше бен Габриэль Га-Коэн, требую присяги на Торе, в смертных рубахах, при черных свечах, над пустым гробом. И пусть никто не говорит: ведь это раввин, ибо я ему отвечу: именно потому, что это наш раввин. Я знал его отца, раввина Михаэля, царствие ему небесное. Вот стоит он предо мной и говорит: верно, Менаше бен Габриэль, пусть мой сын очистится в глазах народа, если нет его вины, а если, не дай Боже, есть вина, пусть станет все по закону, как для всех иных. Предки велики, да потомки малы. Сердца их пугливы, но опасности они не видят, чувствуют дыхание страха, но дают ввести себя в заблуждение. Не ублажите инквизитора жертвой одного человека, как козлом, брошенным в пустыне Азазелем. Он будет теснить вас из жизни шаг за шагом, велит вам, словно червям, самим вползти в гнусную смерть. Есть ли выход? Может, и найдете его, просветленные Богом. Но речь ваша, будто вода, вливаемая в сосуд с маслом: чем больше воды, тем меньше масла. Я вижу юношу из Нарбонны в ореоле света, добродетель звучит в его голосе. Я знаю, что сделаю. Многие годы я, как каплан, благословлял вас в большие праздники, в великие дни Нового Года и в день Отпущения грехов. Сегодня я благословлю юношу, дона Эли ибн Гайата. Сын мой, пусть Вседержитель, Бог Авраама, Исаака, Иакова и всех наших святых, всех наших ревностных и непримиримых, отдавших жизнь во имя Бога, пусть этот Бог, Бог Израиля, даст тебе силы, дабы смог ты исполнить свой замысел… Поступок твой может принести смерть, но это смерть животворная. Смертью своих героев жив народ. Подойди, я возложу руки на твою голову…
137
138