Впереди показалось здание городской библиотеки, куда часто захаживал за литературой Бронштейн. Поравнявшись с входом в здание и увидев, что библиотека открыта, Матвей зашёл внутрь.
— Сейчас почитаем твоего Макиавелли, подумал он, поднимаясь в читальный зал. Любопытно, но в отличие от времён Макарова никто не потребовал от посетителя снять верхнюю одежду.
— Здравствуй, Матвей, — узнал завсегдатая библиотеки Макар Федорович, — библиотекарь читального зала. У меня грустная для тебя новость.
— Какая? — удивился Бронштейн.
— Со вчерашнего дня доступ к фондам библиотеки ограничен. Только по разрешению горсовета.
— Вот как? А что можно читать свободно?
Просмотрев список доступной литературы, Матвей почувствовал, как Макаров разозлился.
— Типичный 1984 год. По Оруэллу. Ограничения в доступе к информации. Посмотри, в свободном доступе только «Правда» и сочинения «классиков». А даже те же сочинения Пушкина я что-то в свободном доступе не вижу.
— Макар Федорович, а можно просмотреть вот такое вот сочинение? — Матвей назвал труд Макиавелли.
— Матвей, тебе мой совет, — внезапно подобравшись, ответил библиотекарь. Думай что говоришь. Для этой книги нужно персональное разрешение комиссара.
— А сочинения коммунистов-утопистов можно почитать? Кампанеллу там, Мора?
— Только с разрешения. Библиотекарь был непреклонен.
— Блин, что случилось-то? — раздражённый Матвей вышел на улицу.
— Наверно так блюдут «идеологическую чистоту» мозгов потенциальных читателей. Дабы они ненужные выводы из событий общественной жизни города не сделали, — отозвался пришелец.
Под воздействием знаний Макарова события в библиотеке внезапно обрели зловещую окраску. Без пришельца Бронштейн счёл бы, что так библиотечное начальство борется за сохранность книг.
Услышав рассуждения Мити, Макаров мысленно хмыкнул, и произнёс: — не без этого, но скорее это не основная причина.
Характерное здание Киевского Университета, красного цвета, в стиле «ампир», показалось из-за поворота. Было видно, что ещё совсем недавно в Киеве шли бои — по выщерблинам на стенах здания. Разруха же была видна по облупившемуся, непрезентабельному виду. Центральный вход был закрыт, и Матвей зашёл в здание со стороны внутреннего двора. Его взгляд зацепился за подводу, с которой перегружали уголь в бункер университетской котельной. Эта картина порадовала Макарова.
— Значит, можно надеяться, что и в лабораториях не пусто, раз городское начальство университет не забыло.
Зайдя внутрь, Матвей увидел людей, идущих по своим делам. Прошёлся по коридорам. Затем спросил парня, по виду — студента:
— Слышь, товарищ, где тут ректора можно найти?
— Ты чего? Ректоров и профессоров давно упразднили! Если тебе нужно начальство, то на третьем этаже спроси коммисара Высшего института народного образования им. М. Драгоманова.
Из дальнейшей беседы удалось выяснить, что ещё в 1919 г Киевский Университет был упразднён, а то учебное заведение, которое требовалось Бронштейну, это был физико-химико-математический институт.
Он расположился в другом крыле главного здания бывшего университета. Заместителем коммисара был Иван Иванович Шмальгаузен, к которому и направился Матвей.
Однако, выяснив, что Бронштейн не имеет ни к партийной, ни к комсомольской организациям никакого отношения, Иван Иванович сказал, что, увы, ничем помочь не может.
— У нас особый режим, нужно разрешение соответствующих органов. А так, по своей инициативе я человека «с улицы» принять не могу.
Матвей Бронштейн, разозлённый отказом, хотел уже было заикнуться, что мол, какая тут секретность, когда каждая собака в Киеве знает, что КФХМИ занимается копированием немецких разработок получения боевых газов, и что мол, они безнадёжно устарели, эти иприты-люзиты, и не безопасны в обращении, а будущее за бинарными нервно-паралитическими газами, но Макаров, услышав мысли разъярённого Мити, рывком поднял их общее тело и быстро вышел вон.
— Остолоп! Ты что творишь, твою мать! Хочешь «залипнуть»? Стать невыездным? Повторить судьбу Бекаури или в лучшем случае, Термена?!
— А кто это такие? — обиженным тоном спросил Бронштейн. Ты мне о них не рассказывал.
— Стратегическое упущение с моей стороны. Виноват. Исправлюсь в самое ближайшее время, — полушутливо-полусерьёзно ответил пришелец. Однако я теперь понял, почему ты поехал получать образование в Питер, а не поступил в родную альма-матер…
Глава 9. Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша
— Что-то я раздражительный сегодня, — подумал Бронштейн, выходя во внутренний дворик главного здания бывшего университета. Такого, как эта пресечённая тобой, Макаров, попытка «взять на пушку» Шмальгаузена, вдобавок детская какая-то, за собой ранее не замечал. Никак твоё, Макаров влияние?
— Очень даже может быть, согласился пришелец. Мозг-то у нас один. А сознаний две штуки. Причём моё — пришлое, и нейронные сети, в которых оно находится, молодые. Тогда как вообще-то мозг — это «эготрон» сознания, или как у вас ещё принято говорить, души человеческого индивидуума. В нём на протяжении эволюции человека и его предков, наработались механизмы борьбы с «расщеплением личности» на отличных друг от друга индивидуумов. Если же эти механизмы повреждены, то имеем расщепление личности — психическую болезнь. У тебя это психическое расстройство вызвано искусственно — действием аппарата Алексея из будущего. Но, раз я застрял в твоём черепке, то что-то пошло не так. И судя по всему, такое будущее, каким я его помню, твоему миру не светит.
— Это почему?
— Нуу. Не позорься. Тут же два плюс два сложить всего-то.
— А… Понятно. Вспомнил твоё «кино» о последствиях внедрения сейчас «реактора Росси».
— Ну да. Ты ведь и без меня был отнюдь не «маленьким человеком», раз в справочники мировой науки попал. Ну а с моими знаниями…
— Макаров, что мне грозит? Я не сойду с ума?
— Не знаю. Мы с Алексеем последние пару месяцев работали над теорией «психологической машины времени». Я перед попаданием в твой черепок, несколько раз «воплощался» в древних. Был дикарём, рабом, воином. Могу сказать, что тогда у меня контакта с «аборигеном» тела не было. Их сознание просто отключалось, от чувства потрясения.
— Кажется, я понимаю, как возникли первые религии, — Митя внезапно сменил тему разговора. И всё-таки, насколько то, что случилось со мной опасно для моей психики и жизни?
— Опасно, — подумав, сказал Макаров. Ты можешь повредиться в рассудке, если развитие новых нейронных сетей вдруг пойдёт как-то не так. Хотя у тебя мощный мозг и интеллект, судя по воспоминаниям твоих коллег, что я читал в твоей биографии. Так что бояться нужно мне, — я могу раствориться в твоей личности. Кстати, я был раздражительным типом. Мне пришлось выработать у себя целое искусство подавлять порывы гнева. Возможно, это моё качество перешло и к тебе.
— Что делать?! — в мысленном возгласе Мити послышался испуг.
— Прежде всего, не паниковать! Паника всегда ведёт к провалу. Что делать? Пытаться сохранить рассудок! Ведь у Алексея я настолько продвинулся в самопознании, как любят рассуждать индусские философы, что приобрёл способность тонко настраивать процессы мозга. Так что придётся заняться нам с тобой, Митя, йогой. Брэйн-йогой, философское течение американо-индусского происхождения, весьма популярно там откуда я пришёл. Поскольку никто нам сейчас помочь не может, — это единственное средство для борьбы за душевное здоровье.
Угрюмый Бронштейн пошёл по улицам Киева, смотря прямо перед собой. Мрачные мысли, что поселились в его голове, заставляли сознание балансировать на грани паники.
Наконец, появился дом, где жила семья Бронштейнов. Исидор был дома, и за время отсутствия Мити успел сшить из крепкой плотной мешковины из-под чайных мешков, что однажды нашли братья во дворе, пару спецовок.