— А что, в холодильнике пусто?
— Ларионов, ты что, с Луны свалился? — возмутилась Машка. — Загляни!
Я не стал заглядывать в холодильник, достал из бумажника сто рублей, отдал.
— Хоть бы кофе сварила… — попросил.
— Обобьешься, — отрезала Машка. — Тебе похмелиться надо, а не кофе пить.
Она спрятала деньги в карманчик халатика и ушла.
Я включил электрический чайник, нашел банку растворимого кофе. Кофе немного поднял тонус, но не помог вспомнить, зачем же я ставил будильник. Ладно, если я кому-то нужен, найдет меня по мобильному телефону.
Я закурил, и тут снова накатило, да так, что хоть взаправду вешайся. Права Машка, не кофе мне пить, а похмелиться надо. Прекрасно понимая, что в квартире нет ни капли спиртного, я не стал рыскать по шкафчикам на кухне, а прямиком направился к выходной двери.
Когда я спустился на лифте и вышел во двор, то понял, что опоздал. На свое счастье. В нашей стране ведь как — упал кирпич на голову, проломил череп, ты на всю жизнь калекой сделался, но зато остался жив. Вот тебе и счастье, другого у нас не бывает. Именно такое «счастье» меня во дворе и поджидало.
Двор был запружен милицейскими машинами, на детской площадке галдела толпа зевак, оттесненная туда нарядом омоновцев, а на крыльце соседнего подъезда, огороженного пластиковой лентой, двое судмедэкспертов возились у распростертого на ступеньках тела. Как понимаю, очередное покушение на депутата Хацимоева, живущего в соседнем подъезде. Или теперь уже жившего?
— …Да жив он, что ему сделается?! — вещал из толпы зевак зычный голос дворничихи, бабы Веры. — Третье покушение, а ему хоть бы хны!
— А кто же на ступеньках лежит?
— Женька Семигин, с шестого этажа. Он как раз в подъезд заходил, а Хацимоев выходил, когда киллер палить начал… Не повезло Женьке.
Мне, по всем раскладкам, «повезло». По-нашенски, по-российски. Выйди я из дому на полчаса раньше, глядишь, не Женькин труп на ступеньках лежал бы, а мой. Боюсь, надоест киллерам из автоматов по депутату мазать, завезут в подвал пару мешочков гексогена, чтоб, значит, наверняка… Вместе с известным депутатом Хацимоевым и неизвестный Ларионов в мир иной отправится… Но пока я жив, а случайная пуля другому досталась, следует радоваться, ибо иного счастья мне не дано.
Радоваться хотелось равно в такой же степени, как утром вешаться. А вот сбежать хотелось. Очень хотелось. От такой семьи, из такой страны, от такого «счастья»… Только на фиг я кому за рубежом нужен? Кому нужен «неизвестный Ларионов»? Там и известный Фесенко с нашими плоско-пошлыми остротами никому не нужен.
Присоединяться к зевакам я не собирался, поэтому бочком протиснулся сквозь толпу и, выйдя со двора, направился к кафе «Минутка».
— Привет, Паша… — промямлил бармену, усаживаясь у стойки. Паша глянул на меня и все понял.
— Привет, Ларионов, — сказал он. — Давно из могилы выбрался?
— Что, такой мертвый?
— Разве что трупных пятен не видно, — усмехнулся бармен, наливая в мерный стаканчик водку.
Как ни заторможено было сознание, но я среагировал. Достал диктофон, буркнул в него: «Трупные пятна — косметика». Если на трезвую голову обыграть, хорошая острота может получиться.
Паша поставил передо мной стопку водки и стакан с томатным соком.
— Оживай!
Я круто посолил томатный сок, отхлебнул, затем, вздрогнув, опрокинул в себя рюмку и тут же запил соком.
— Только не наблюй здесь, — сказал Паша, видя, как я монументом застыл на табурете. Если кто надумает-таки памятник «Неизвестному Ларионову» ставить, лучшей позы не придумать. Тютелька в тютельку.
С минуту организм на повышенных тонах дискутировал с проглоченной водкой, затем смирился, и меня отпустило. Я помахал перед лицом бармена указательным пальцем, бросил на стойку деньги и молча вышел. Отпустить-то отпустило, но говорить пока не мог.
На улице я пару раз глубоко вдохнул и наконец-то почувствовал себя более-менее сносно. Однако вспомнить, зачем вчера поставил будильник, все равно не смог. Ну и черт с ним. Приятное тепло разлилось по телу, но на душе по-прежнему было гадко. И я побрел куда глаза глядят.
Странное дело, когда я выпивши, ноги меня всегда приводят в тупичок какого-то переулка к летнему кафе в уютном скверике с небольшим фонтанчиком. Машины здесь не ездят, поэтому в кафе всегда тихо и даже в жаркий полдень прохладно под старыми раскидистыми тополями. Пару раз я пытался разыскать это кафе на трезвую голову, но ничего не получилось. Такое впечатление, что кафе и скверик находятся в параллельном мире, вход в который открывается исключительно для алкоголиков.
Водка сделала свое дело, я захотел есть. Сев за столик, заказал пару сарделек с тушеными грибами, бокал пива. Когда съел одну сардельку и выпил полбокала пива, по телу разлилась благость, семейные неурядицы и дискомфорт в душе отодвинулись на второй план. Лепота! Все-таки есть в жизни счастье.
Откинувшись на спинку пластикового кресла, я огляделся.
Грузный бородач за соседним столиком внимательно посмотрел на меня, хмыкнул и, прихватив с собой графинчик с водкой, пересел ко мне.
— Привет, Ларионов! — сказал он, выставляя на столик пластиковые стаканчики.
Я кивнул, хотя мог дать голову на отсечение, что с бородачом не знаком. Но то, что он знал меня, радовало. Оказывается, не такой уж Ларионов неизвестный.
— Жена гуляет напропалую, а ты, значит, сюда… — продолжал бородач, наливая в стаканчики водку. — Как там Фесенко говорит: пиво без водки деньги на ветер?
Приятное впечатление о бородаче мгновенно растаяло. Бывают люди, которые одной фразой могут надолго испортить настроение…
Он поднял стаканчик и посмотрел на меня. Глазки у него были маленькие, подслеповатые и хитрые. Я, не прикасаясь ко второму стаканчику, сказал в эти глазки:
— А пиво с водкой — харч на брюки. Твои.
На мгновение бородач застыл с оскорбленным недоумением на лице, затем схватил графинчик с водкой и молча ретировался за свой столик.
Я тяжело вздохнул и принялся дожевывать сардельку. Что за народ пошел, пары минут в блаженном состоянии побыть не дают. Как увидят, что у человека прекрасное настроение, так сразу норовят в душу нагадить.
Фразу о «харче на брюках» я записывать не стал. Тема стара, как мир, и основательно затаскана. Хотя, с другой стороны, острота о «смешном молоке после огурцов» прошла на «ура»…
Все еще пребывая в мрачном настроении, я отхлебнул пива, закурил и огляделся.
Бородач демонстративно уселся ко мне спиной и в одиночестве пил водку. Больше в кафе никого не было. В замшелом фонтанчике умиротворяюще плескалась вода, извергаясь изо рта золоченой рыбки, чирикали воробьи, в воздухе витали первые тополиные пушинки. Тишина и покой в скверике создавали впечатление, что я перенесся лет этак на пятьдесят назад, во времена застоя.
Взгляд скользнул по кустам, по видневшимся между деревьями домам и задержался на стеклянной витрине какого-то офиса, увешенной красочными плакатами морских побережий на закате, снежных горных склонов на рассвете, диких джунглей в полумраке и безбрежных пустынь в ослепительный полдень. Вероятно, туристическое бюро. Грустное очарование застойного времени мгновенно улетучилось. То ли фотограф не умел пользоваться светофильтрами, то ли необычная цветовая гамма пейзажей была специально подобрана для привлечения клиентов, но закат над морским побережьем был фиолетовым, рассвет над горами — зеленым, листва джунглей — синей, а пески пустынь сиреневыми. Я стал искать глазами название фирмы.
Названия я не обнаружил, зато рядом со стеклянными дверями увидел объявление: «Работа за рубежом». Ниже шел мелкий текст, который издалека было не разобрать.
Не знаю, что за дизайнер оформлял витрину, но он знал толк в своем деле, и меня заинтриговал. Работа за рубежом никак не вязалась с красочными пейзажами, к тому же у меня сложилось стойкое убеждение, что все фирмы, заключающие контракты с нашими гражданами на престижную работу за границей, на самом деле направляют женщин исключительно в бордели, а мужчин — на запчасти для трансплантации органов.