Общественная элита была менее терпима. Ассоциации как народных суеверий с католичеством, так и наоборот, католичества с верой в магию, продержались до XIX века. Уже позже католическое прошлое начали воспевать как эпоху рыцарства, а до того, даже во второй половине столетия XVIII-го, отношение к дореформационной Англии оставалось негативным. По словам ранней феминистки Мэри Уолстонкрафт, отреагировавшей на речь Эдмунда Берка в защиту католичества в революционной Франции, английское прошлое было ни чем иным, как «бесполезным гобеленом, украшавшим груду готических обломков, и гудящим колоколом, что сзывал на молитвы жирных попов». По мнению как консервативных, так и либеральных деятелей, католичество выступало тем единственным, что отделяло просвещенную Англию от дебрей язычества, будучи при этом наполовину языческим. Английский поэт XVII века Роберт Геррик напрямую связал «старую веру» с религией фейри в шуточном стихотворении «Храм Фейри, или Часовня Оберона». Во время воображаемой экскурсии по эльфийской часовенке, поэт замечает высушенных насекомых, установленных в нишах на манер статуй святых. Как объясняет Геррик, религия фейри смешанная — «наполовину языческая, наполовину папистская». Вопрос о взаимосвязи католичества с язычеством приобретал особенную остроту, когда дело касалось «ирландского вопроса». В своих тирадах противники ирландской независимости выставляли соседний остров чем-то вроде живого анахронизма, а его жителей — невеждами, не умеющими отличить истины от вымысла, веры в триединого Бога от небылиц о фейри.
К язычеству Реформация была не менее сурова. Под запрет попали не только католические обряды, но и «языческие суеверия», в частности майский шест. От его откровенно неприличного вида пуритане приходили в ярость, а пляски вокруг майского шеста казались им подобием вакханалии. Народные танцы и музыка в одночасье стали возмутительными, народная магия — служением Сатане, за которое можно было поплатиться жизнью. Новый порядок затронул даже баллады. В середине XVI века Церковь осудила издание баллад и популярных песен. Сборники скабрезных песенок следовало сжигать по обнаружении. Другой подход заключался в использовании известных мелодий в целях пропаганды: «неприличные» баллады переписывали, под знакомый мотив подгоняли благонамеренные строчки — и свежий гимн готов! Старый посыл баллад заменяли новым, религиозным, почти так же, как некогда католическая церковь привязывала новые христианские праздники к языческим.
Отношение к фейри среди ярых приверженцев новой веры было сугубо отрицательным и формировалось по принципу «кто не с нами, тот против нас». В мире, четко поделенном на черное и белое, дьяволово и Божье, положение фейри изменилось. Хотя во многих традициях происхождение фейри связано с падшими ангелами, низвергнутыми на землю, это генеалогическое древо далеко не единственное. Как скандинавские, так и английские легенды величают их «немытыми детьми Евы», которых праматерь спрятала от Бога, внезапно нанесшего ей визит. Ева попросту не успела выкупать свое многочисленное потомство, так что устыдилась и убрала грязных ребятишек с глаз долой. В то время как чистые дети получили благословение, чумазые остались ни с чем. А раз уж они оказались недостойны Божьего взора, то остались сокрытыми навеки. Но хотя в ирландской сказке фейри спрашивают у священника о своих шансах на Спасение и получают отрицательный ответ, они все же не прокляты, просто не благословлены. Фейри населяют лиминальное пространство, балансируя на стыке черного и белого, там, где четко разграниченные цвета сливаются в серый (или уж каким-то невероятным образом превращаются в зеленый).
Нильс Бломмер. «Луговые феи».
В балладе о Томасе Рифмаче королева фей повествует о трех дорогах: одна из них, самая приятная с виду, на самом деле ведет в ад. Другая, заросшая терниями, бежит к райским вратам, да только мало кто ее выбирает. Но есть и третья дорога — та самая, что уводит в Волшебную Страну. Таким образом, мир фей оказывается альтернативным по отношению к обеим христианским парадигмам. Это не добро и не зло в теологическом понимании. Волшебный мир существует сам по себе, дразнит и завораживает своей неопределенностью. Именно на этой, третьей дороге, рьяные пуритане поставили кордон. Всем прохожим было велено выбирать одну из двух оставшихся.