- Уж поверьте.
- А вы немецким владеете?
С огромной скоростью на его лице замелькали кадры: недоумение, подозрение, злость, досада. Все это сменилось, если можно так выразиться, заставкой. Он удивленно смотрел на меня. Словно перестал понимать по-русски.
- Я говорю, вы немецким владеете?
Он взорвался.
- Обязательно вам было напоминать мне об этом удручающем явлении природы!
- Стало быть, все же немецкий, нравится он вам или нет, вы знаете?
- Ну и что из этого?
- Так, знаете? - настаивал я.
- Приходится знать, - вынужден был уступить он. - Я здесь живу.
- Почему же тогда вы не откликнулись на многочисленные объявления аналогичного характера, напечатанные в немецких газетах?
- А были подобные объявления? - не моргнув глазом, поинтересовался он. Во всяком случае мне не удалось зафиксировать даже минутного замешательства.
- Конечно, к тому же в столь впечатляющем количестве, будто разыскивался самый крупный в мире алмаз. Или самый опасный преступник.
- Вы знаете, я не читаю немецких газет, - заявил он. -Macht kein spaЯ1.
- Будем считать, что вы меня убедили. - Кивнув головой, я вздохнул. Начиналась самая тяжелая часть разговора. - О'кэй, если ваш племянник действительно окажется тем самым художником, вы получите пятьсот марок наличными.
- И это вы называете солидным денежным вознаграждением? возмутился дядя Сыркин. - Не может быть и речи!
- Вы так реагируете, как будто вам предлагают за пять сотен прорыть туннель под Ла-Маншем. Каких-то несколько слов...
- Э, нет! Иной раз слова могут стоить дороже туннеля. Вы сказали, что я произвожу впечатление человека толкового, а вместе с тем держите за дурака. Если так пойдет и дальше, мне действительно ничего не останется, как обратиться в немецкие газеты.
Черт меня дернул упомянуть о них!
- Вы только подумайте, о чем мы говорим! - воскликнул я. Я представляю интересы наиболее опытного специалиста в этой области в мире. Этот специалист роет землю и бьет копытами, чтобы только сделать вашего племянника очень богатым человеком, одним из самых известных на этом шарике. За сведения о нем вам предлагается пятьсот полновесных бундесмарок наличными. А вы еще торгуетесь. Вы что, не хотите своему племяннику добра?
- Я всем хочу только добра, - воинственно произнес он. Но в первую очередь я желаю добра самому себе.
Хотите верьте, хотите - нет, но в этот момент во мне говорила не жадность, не соображение, что чем больше получит этот широкоплечий кровосос - поклонник английского языка, тем меньше останется самому. Во мне говорил обыкновенный бухгалтер1. Видно, это глубоко въелось в кожу. Возможно - на всю оставшуюся жизнь.
- Семьсот пятьдесят марок и баста, - отрезал я.
- Тысяча долларов! - прорычал он в ответ.
- Не может быть и речи!
Он бросил взгляд на большие часы, словно призывая их полюбоваться таким патологическим скупердяем. Я тоже посмотрел на часы.
- В Сиднее сейчас половина второго ночи, - вежливо сообщил я.
- Тысяча марок и ни пфеннингом меньше, - воинственно проговорил он. - В противном случае я немедленно обращусь к вашим конкурентам.
Я печально вздохнул и проговорил:
- По рукам.
Он оживился.
- Давайте задаток, и мы немедленно отправляемся.
- Что еще за задаток?
- А вы себе иначе представляли? Надуть меня не так-то просто - я тертый калач.
- Тогда нам нужно обсудить все с самого начала и до конца. Вы получаете от меня, скажем, сто марок. Что происходит потом?
- О'кэй. Дальше мы едем на квартиру к племяннику. У него имеется еще несколько аналогичных картин, подтверждающих авторство. Вы выплачиваете мне оставшиеся девятьсот марок, и племянник - ваш.
- Не годится, - покачал головой я. - Ведь я в живописи не копенгаген.
- Вот уж не ожидал! Не "копенгаген", а занимаетесь подобным делом... Ладно у меня с собой имеется фотоаппарат. Сделаем несколько контрольных снимков, покажете их вашему клиенту.
- Идет.
- Но в этом случае к племяннику сейчас поеду я один. Ждите меня здесь.
Он ушел быстрым, деловым шагом. Я провел на Александрплац еще девяносто семь минут, временами поглядывая на часы. Во всем мире жизнь неудержимо двигалась вперед. Я вспомнил о товарище, пару лет назад уехавшем в Австралию. Для него скоро должно было наступить утро.
Наконец я заметил дядю Сыркина быстро направляющегося в мою сторону. Он так спешил, что даже запыхался, бедняга, и из легких его вырывался тонкий свист.
- Вот.
В руке его был желтый конверт. В конверте находилось несколько сырых еще фотоснимков.
- Гоните сто марок.
Я распрощался с одной из голубых купюр, на лицевой стороне которой была изображена Клара Шуманн.
- Сколько вам потребуется времени для экспертизы?
- Думаю, с учетом дороги - часа два.
Секунду он размышлял.
- Хорошо, через два часа я снова буду здесь.
- То есть, в одиннадцать? - уточнил я.
- Выходит, что так.
- Не очень поздно?
- Ну, что поделаешь. К тому же ведь здесь не Нью-Йорк, метро практически безопасно.
- Ах, значит в Германии все же имеются и свои преимущества? - поинтересовался я.
- Конечно, -отозвался он, не уловив иронии. - Был бы еще язык английский - цены бы ей не было.
Я немного покружил по улицам, прилегающим к Александрплац. Где-то здесь я оставил машину, но она словно сквозь землю провалилась. Это слегка озадачивало, и я клял себя за то, что не удосужился хорошенько зафиксировать в памяти место парковки. Я даже не посмотрел, как называется улица. Не мог припомнить ни единого ориентира. Наконец, я плюнул на розыски, посчитав, что сейчас главное - поскорее увидеться с Голдблюмом. Дожмем Сыркиных, а уж затем разыщу свой лимузин.
Пришлось ехать на метро.
В вагоне я внимательно изучил фотографии. Они были сделаны дешевеньким "Поляроидом", так что о сходстве цветовой гаммы не могло быть и речи. Но по всем остальным показателям изображенные на них картины явно напоминали те, что находились в переходах метро. Я бросил рассеянный взгляд по сторонам, предвкушая радостную реакцию Голдблюма на мое открытие, и тут, неожиданно, заметил высокого рыжего парня, уткнувшегося в газету.