— Та самая женщина, которая имела достаточно влияния на Шоуна, чтобы он повернулся к вам спиной, оставил работу и все, что с ней связано, — продолжал Роджер. — Кто устроил ему из жизни настоящий ад и кто слушал любого, лишь бы тот помог ей стать свободной. Это тот, кого она не только не любила, но ненавидела.
Марино прохрипел:
— Нет, не может этого быть. Это не может быть мать мальчика.
— Может. Если Гиссинг убедил ее, что Рики не пострадает, то почему же этого не может быть?
25. ВОССОЕДИНЕНИЕ
Белле выглядела помолодевшей. Она распустила волосы, и они волнами спадали ей на плечи. Она надела бледно-зеленое льняное платье с желтой отделкой, в руках зеленая сумочка, на ногах зеленые туфли. Несмотря на кажущуюся простоту, она была олицетворением чувственной зрелости. Она приветствовала Роджера так, будто он был ее близким другом, при виде которого быстрее бьется сердце. Она держалась за руку Шоуна, который подавлял ее своими размерами.
Он, наконец, выглядел умиротворенным.
Они вышли из отдельной палаты в больнице, где спал Рики. Марино и Роджер ждали у больничных ворот: Марино сидел в машине, а Роджер стоял у дверцы. Когда Белле подходила к ним, Марино сказал:
— Если вы неправы, я вас убью.
— Если я прав, ее всегда будут отпускать из ада под залог, — ответил Роджер.
— Это же чудесно, — приветствовала она их с радостной улыбкой. — Он выглядит таким спокойным. И он нисколько не пострадал, вы были правы: они не причинили ему вреда. Только покраснение вокруг рота, там, где был пластырь, но доктор говорит, что это скоро пройдет и он совсем поправится. Роджер, сможем ли мы с Дэвидом когда-нибудь вас отблагодарить?
Шоун глотнул:
— Я хотел бы иметь такую возможность.
— Мы останемся здесь, пока он не придет в себя и мы не сможем забрать его. Это будет через два-три дня. Приезжайте и погостите у нас, Роджер.
Белле взяла его за руку, сжала и не выпускала.
— Он должен, Дэвид, ведь правда?
— Он не может отказаться, — сказал Шоун.
С каждой минутой, прожитой Шоуном в этом раю для дураков, разоблачение могло стать еще больнее. Они могли ждать, пока заговорят Гиссинг или Пуллинджер. Но Пуллинджер не будет в состоянии говорить в течение суток или больше. А в течение двадцати четырех часов Роджер надеялся улететь домой к более радостным местам. Если бы он мог помочь, он остался бы и на недели. Но операцию нужно было произвести с хирургической быстротой.
— Остаться здесь мне мешает одно обстоятельство, — сказал Роджер. Чудовищность самого обвинения и вероятная ярость реакции, возможная ярость Шоуна, когда он все узнает, заставили его задуматься. Марино не сводил с него глаз. Он сунул руку в карман, как будто за сигаретами, и ему захотелось, чтобы там был пистолет. Шоун мог стать невменяемым.
— Есть одна вещь, миссис Шоун. У меня два сына, которые для меня очень много значат.
Ее большие глаза были прикованы к нему. Он подумал: она догадывается, что он собирается сказать. И если это правда, то правда и все остальное.
— И это обстоятельство делает для меня невозможным сидеть с вами за одним столом и даже дышать одним воздухом.
Она не произнесла ни слова.
Шоун казался ошеломленным до такой степени, что не стал отвергать обвинение, даже если он и понял, в чем дело.
— Гиссинг не думал, что я останусь живым, — сказал Роджер. — Так он мне заявил. Как вы ненавидели работу своего мужа, как вы играли на его нервах. В этом нет ничего нового. Но вы согласились помочь в похищении. Гиссинг дал вам наркотик. Вы рассказали ему о вмятине на медальоне, который он предъявил, чтобы доказать, что Рики у него. Вы знали, что он сам дьявол, и тем не менее помогали ему. Вы поверили, что Рики не причинят зла. Боже мой, как может женщина пойти на такое, любая мать…
— Но ведь он не пострадал? — закричала она. — Гиссинг сдержал…
Она не успела добавить «свое слово», обернулась и уставилась на Шоуна, который смотрел на нее, пока до него доходил смысл сказанного. Роджеру казалось, что муж мог бы убить ее, но он просто смотрел, и лицо его постепенно каменело. Он застонал, как в агонии, и закрыл лицо руками.
Несколько часов спустя Гиссинг ответил на все их вопросы, и вскоре не осталось ничего такого, что было бы им неизвестно. Белле посадили под домашний арест в отеле, Шоун ждал в другой комнате. Он не стал тигром в клетке, чего так опасался Роджер, но окаменел и говорил, и двигался механически. Глаза его светились, как затухающие угольки.
Роджер был рад, что ему не придется участвовать в подведении окончательных итогов, для него дело было закрыто. Марино не предлагал ему задержаться. Он понимал, какие причины заставляют его спешить домой.