— Но как вы могли что-нибудь потерять? — удивилась Мария.
— А вы не знаете, мэм? — спросил Буш, поворачиваясь к ней. Пьяный или нет, но Буш сразу понял, что Марию оставили в неведении относительно упущенной возможности, и он был достаточно трезв, чтоб не пуститься в объяснения.
— Что капитан Хорнблауэр сделал такого благородного? — настаивала Мария.
— Слово серебро, а молчание золото, мэм, — объявил Буш. Он запустил руку в боковой карман и с усилием выудил оттуда маленькую бутылочку. — Я взял на себя смелость принести это с собой, мэм, чтоб мы смогли выпить за здоровье капитана Мура, «Неустанного» и Прав Адмиралтейства. Это ром, мэм. Если в него добавить горячей воды, сахара и лимон, мэм, получится вполне подходящий напиток для этого времени суток.
Хорнблауэр поймал взгляд Марии.
— Слишком поздно сегодня, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — Мы выпьем за это завтра. Я подам вам ваш бушлат.
После того, как Буш ушел (смутившись почти до немоты оттого, что капитан подал ему бушлат), Хорнблауэр повернулся к Марии.
— До корабля он доберется, — сказал он.
— Так значит, ты сделал что-то благородное, милый, — прошептала Мария.
— Буш пьян, — ответил Хорнблауэр. — Он молол чушь.
Мария подошла к нему, положила руки ему на плечи и придвинулась ближе, чтоб он смог возобновить прерванные объятия.
— Конечно, у тебя должны быть от меня секреты, — сказала она. — Я понимаю. Ты не только мой любимый муж, ты еще и королевский офицер.
Он обнял ее, и она запрокинула голову, чтоб взглянуть ему в лицо.
— Но не секрет, — продолжала она, — что я люблю тебя, мой дорогой, мой благородный. Люблю больше жизни…
Хорнблауэр знал, что это правда. Он чувствовал, как от нее исходит нежность. Но она продолжала.
— И еще кое-что не секрет. Может быть, ты уже догадался. Думаю, что догадался.
— Догадался, — сказал Хорнблауэр. — Ты даришь мне столько счастья, моя дорогая жена.
Мария улыбалась, лицо ее преобразилось.
— Может быть, на этот раз будет девочка. Маленькая прелестная дочурка.
Хорнблауэр действительно это подозревал. Он сказал, что рад, хотя и не знал, радует это его или нет. Всего через день или два он вновь поведет «Отчаянный» в море, к Бресту, к утомительным опасностям Гуля.
25
«Отчаянный» лежал в дрейфе в Ируазе, рядом тоже в дрейфе лежало провиантское судно. Предстоит утомительный труд по перегрузке припасов. После шестидесяти дней блокады дел было по горло, хотя ясный солнечный день и облегчал задачу. Кранцы подвесили за бортом, и первая шлюпка с провиантского судна уже подошла. На ней прибыл офицер с накладными.
— Вот почта, сэр, — сказал офицер, вручая Хорнблауэру пачку писем, предназначенных для команды. — А вот письмо от главнокомандующего. Его передали мне с «Ирландии», когда я проходил Внешнюю эскадру.
— Спасибо, — сказал Хорнблауэр.
Он передал почту Бушу, чтоб тот ее разобрал. Здесь должны быть письма от Марии, но письмо от главнокомандующего идет первым. На письме было написано официально:
Горацио Хорнблауэру, эск.
Капитан-лейтенанту
Е.В. шлюпа «Отчаянный»
Письмо было запечатано неофициальной облаткой.
Мой дорогой капитан Хорнблауэр, Надеюсь, Вы сможете посетить меня на «Ирландии», ибо у меня для Вас новости, которые я предпочел бы сообщить в личной беседе. Чтоб «Отчаянному» не удаляться с позиции, а Вам — избежать утомительного путешествия в шлюпке, Вы можете отправиться с провиантским судном, которое доставит Вам это письмо. Уполномочиваю Вас оставить корабль на первого лейтенанта, а когда дело будет закончено, найду способ переправить Вас обратно.
С радостью жду встречи с Вами
Ваш покорный слуга У.Корнваллис
Секунды две Хорнблауэр стоял в изумлении, потом его охватило страшное подозрение. Он вырвал у Буша остальные письма и поспешно выбрал из них те, что были от Марии.
«Предпочел бы сообщить в личной беседе» — Хорнблауэр испугался, что с Марией случилась беда, и Корнваллис взял на себя ответственность сообщить ему новость. Но вот письмо от Марии, написанное всего восемь дней назад — тогда все было в порядке и с ней, и с маленьким Горацио, и с будущим ребенком. Корнваллис не мог получить более свежих новостей.
Хорнблауэр перечитывал письмо, взвешивая каждое слово, как пылкий юноша, получивший первое в своей жизни любовное послание. В целом оно было написано очень сердечно, но Хорнблауэр вынужден был признать, что если б его вызывали на ковер, слова были бы в точности те же. Кроме первого слова «мой» — это было отступление от официальной практики, но это вполне могла быть описка. И в письме говорится о каких-то новостях. Хорнблауэр прошелся по палубе и принужденно рассмеялся. Он действительно ведет себя как влюбленный юнец. Если за долгие годы службы он не привык терпеливо дожидаться неизбежного, значит, он не усвоил первейшего урока, которому учит флот.