— До свидания, Хорнблауэр, — сказал Пелью, и Хорнблауэр поспешно отступил назад, отдавая честь. Дудки свистели, пока его голова не поравнялась с главной палубой, а потом он рискованно прыгнул в шлюпку — в перчатках, в шляпе и со шпагой — и все это было старое и заношенное.
10
— Пользуюсь случаем, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр, — повторить то, что уже говорил. Мне очень жаль, что вам не представляется возможность отличиться.
— Ничего не поделаешь, сэр. Такова служба, — произнес голос из темноты напротив Хорнблауэра. Слова были философские, но в голосе звучала горечь. Это — часть общего безумия войны: Буш огорчен, что ему не позволили рискнуть жизнью, а Хорнблауэр, которому этот риск предстоит, вынужден Буша утешать, говорить спокойным официальным тоном, словно нисколько не волнуется — словно нисколько не боится.
Хорнблауэр достаточно хорошо разбирался в себе и знал: если случится чудо, если придет приказ, запрещающий ему лично участвовать в предстоящей вылазке, он почувствует облегчение — облегчение и радость. Но это было абсолютно невозможно — в приказе четко говорилось, что «высадкой должен командовать капитан „Отчаянного“ Горацио Хорнблауэр». Почему, объяснялось в предыдущем абзаце — «…так как лейт. Котар старше лейт. Буша». Котара невозможно было назначить командиром десанта, набранного из матросов чужого судна; не мог он служить под началом офицера с меньшим стажем. Единственным выходом из тупика было назначить командиром Хорнблауэра. Пелью, писавший эти приказы в тишине своей великолепной каюты, походил в этот момент на валькирию из скандинавской легенды, приобретшей недавно в Англии странную популярность — он был вершителем судеб. Росчерк его пера мог означать, что Буш останется жить, а Хорнблауэр погибнет.
Но у дела была и другая сторона. Хорнблауэр неохотно признался себе, что его не порадовало бы, если б командовать десантом назначили Буша. Задуманная операция требовала быстроты и точности, на которые Буш мог оказаться неспособен. Как ни странно, Хорнблауэр радовался, что командует он сам. По его мнению, радость эта была одним из проявлений слабых сторон его характера.
— Вы хорошо помните приказы на время до моего возвращения, мистер Буш? — спросил Хорнблауэр. — И на случай, если я не вернусь?
— Да, сэр.
Упоминая, словно между прочим, о своей возможной гибели, Хорнблауэр почувствовал, как по спине пробежал холодок. Через час он может превратиться в застывший обезображенный труп.
— Тогда я пойду подготовлюсь сам, — сказал он с притворно беззаботным видом.
Не успел он войти в каюту, как появился Гримс.
— Сэр! — сказал Гримс.
Хорнблауэр обернулся. Гримсу было немногим больше двадцати, он был худощав и возбудим. Сейчас лицо его было бледно (капитанский вестовой мало времени проводил на палубе под солнцем), губы сильно дрожали.
— В чем дело? — резко спросил Хорнблауэр.
— Не берите меня с собой, сэр! — выкрикнул Гримс. — Я ведь не нужен вам, сэр, ведь правда, сэр?
Хорнблауэр опешил. За долгие годы службы он ни с чем подобным не сталкивался. Это трусость; при желании это можно даже расценить как бунт. За пять последних секунд Гримс совершил преступление, карающееся даже не кошками, а виселицей. Хорнблауэр смотрел на него в упор, не в состоянии произнести ни слова.
— От меня не будет никакого проку, сэр, — выговорил Гримс. — Я… я могу вскрикнуть!
Это серьезно. Хорнблауэр, отдавая приказы к предстоящей вылазке, назначил Гримса своим посыльным и адъютантом. Сделал он это особо не раздумывая — он был весьма небрежным вершителем судеб. Теперь он получил урок. Перепуганный насмерть человек может погубить всю операцию. Но в первых словах, которые Хорнблауэр произнес звучали прежние его мысли.
— Я могу повесить тебя, клянусь Богом!
— Нет, сэр! Нет, сэр! Пожалуйста, сэр… — Гримс был на грани обморока. Еще немного и он рухнул бы на колени.
— Бога ради… — начал Хорнблауэр.
Он почувствовал омерзение, не к трусости, а к неспособности ее скрыть. Потом Хорнблауэр спросил себя, какое он имеет право презирать трусость. Потом он подумал о благе службы, потом… Нельзя терять время на все эти банальные рассуждения.
— Хорошо, — рявкнул он. — Ты останешься на борту. Заткни пасть, болван!
Гримс хотел было рассыпаться в благодарности, но слова Хорнблауэра заставили его замолчать.
— Я возьму Хьюита со второй шлюпки. Позови его.
Минуты бежали, как всегда перед ответственной операцией. Хорнблауэр пропустил пояс в петли на ножнах абордажной сабли и застегнул его. Шпага будет мешаться, задевать за все, — для того, что он задумал, абордажная сабля куда сподручнее. Он еще раз обдумал, брать ли пистолет, и решил не брать. Пистолет иногда полезен, но в данном случае это серьезная помеха. Для сегодняшней операции было подготовлено более тихое оружие — длинная колбаса из парусины, с петлей для запястья, наполненная песком. Хорнблауэр положил ее в правый карман.