Выбрать главу

Однако действовать придется. Он подумал о трибунале. Он будет единственным свидетелем, но трибунал ему поверит. Его слова решат судьбу Гримса, а потом… потом веревка палача или, в крайнем случае, пять сотен кошек. Гримс будет кричать от боли, пока не лишится сознания, его откачают, чтоб на следующий день вновь подвергнуть мучениям, и так день за днем, пока он не превратится в бормочущего, заикающегося дурачка, бессмысленного, бессильного идиота.

Мысль эта вызвала у Хорнблауэра отвращение. Но он вспомнил, что команда уже наверняка догадалась. Быть может, наказание Гримса уже началось, но дисциплину на «Отчаянном» надо сохранять. Хорнблауэр должен исполнять свой долг, он должен платить за то, что он флотский офицер — как терпит морскую болезнь, как рискует жизнью. Надо немедленно посадить Гримса под арест, и, пока Гримс будет сидеть в кандалах, что-то решить. Он шагнул в каюту, не испытывая ни малейшего удовлетворения при мысли об отдыхе.

Он открыл дверь. Проблем не осталось, остался только ужас, дикий ужас. Гримс висел на веревке, продернутой через крюк, на котором крепилась лампа. Он мерно покачивался вместе с кренящимся судном, волоча по палубе колени. Лицо его почернело, язык вывалился — эта жуткая качающаяся вещь на самом деле ничуть не походила на Гримса. У этого человека не хватило смелости принять участие в вылазке, но, когда он все понял, когда команда показала свое к нему отношение, у него хватило решимости на такое — медленно удавиться, спрыгнув с койки.

Из всей команды «Отчаянного» один Гримс, пользуясь положением капитанского вестового, мог обрести требующееся для этого уединение. Он понял, что его ждут кошки или виселица, матросы начали над ним издеваться — какая горькая ирония, что семафорную станцию, на которую он побоялся напасть, охраняли всего лишь беззащитный штатский и его жена.

Шлюп плавно покачивался на волнах, свесившаяся голова и мотающиеся руки покачивались вместе с ним. Хорнблауэр стряхнул охвативший его ужас, принуждая себя мыслить ясно, превозмогая усталость и отвращение. Он подошел к двери — часового еще не поставили, но это простительно, ведь морские пехотинцы только что вернулись на борт.

— Пошлите за мистером Бушем, — сказал он. Через минуту появился Буш и тоже напрягся, увидев качающееся тело.

— Я попрошу вас немедленно убрать это, мистер Буш. Выбросьте его за борт. Похороните. Похороните по-христиански, если хотите.

— Есть, сэр.

Произнеся эту формальную фразу, Буш замолк. Он видел, что Хорнблауэр сейчас еще менее склонен к разговорам, чем несколько минут назад. Хорнблауэр прошел в штурманскую рубку и упал в кресло. Так и сидел он без движения, положив руки на стол. Почти сразу он услышал, как прибыл посланный Бушем отряд, услышал удивленные возгласы и даже смешок, но все мгновенно стихло, стоило матросам понять, что он сразу за дверью. Голоса перешли в хриплый шепот. Что-то упало, потом что-то поволокли по палубе. Хорнблауэр понял, что тела в каюте больше нет.

Он поднялся на ноги и твердым шагом вошел в каюту, как человек, против воли идущий на дуэль. Он не хотел этого, каюта вызывала у него отвращение, но на крохотном суденышке ему некуда было больше идти. Он должен привыкать. Пришлось отбросить жалкую мысль, что можно перебраться в твиндек за перегородку, а сюда переселить, скажем, унтер-офицеров. Это повлекло бы за собой бесконечные неудобства, а главное — бесконечные кривотолки. Он должен жить здесь, и чем больше он будет себя в этом убеждать, тем меньше ему будет этого хотеться. Он так устал, что едва держался на ногах. Он подошел к койке: в мозгу тут же возникла картина, как Гримс стоит на коленях, просунув голову в петлю. Хорнблауэр заставил себя хладнокровно принять эту картину как дело прошлое. Сейчас — это сейчас. Он рухнул на койку в башмаках, с ножнами, не вынув из кармана мешочка с песком. Не было Гримса, чтоб помочь ему раздеться.

11

Хорнблауэр успел написать адрес, дату и слово «сэр», прежде чем осознал, что составить рапорт будет совсем не просто. Он был совершенно уверен, что письмо это появится в «Вестнике», но это он знал с тех самых пор, как собрался его писать. Это будет «письмо в „Вестник“, одно из немногих писем, которые выбираются для публикации из сотен рапортов, поступающих в Адмиралтейство. Это будет его первое появление в печати. Он сказал себе, что напишет стандартный прямолинейный рапорт, и все же ему пришлось задуматься. Это было совсем не то волнение, которое испытывает актер перед выходом на сцену. Публикация письма означает, что его прочтет весь мир. Его прочтет весь флот, значит, его прочтут подчиненные Хорнблауэра, и он хорошо, слишком хорошо знал, что ранимые молодые люди будут пристально изучать и взвешивать каждое слово.