– Договорились, – снова лыбится Гордеев. – А ты, выходит, психолог?
Он не сводит с меня хитрого взгляда, будто его высказывание несет в себе тайный смысл, и я непременно должна его разгадать.
– Игорь, смотри на дорогу, – советую я и отворачиваюсь к окну, показывая, что разговор окончен.
– Ну вот, а то все мама, мама, – ржет Гордеев, цитируя известный советский мультфильм.
Я не отвечаю и на дальнейшие попытки завести разговор не реагирую.
Отец похоронен в самом конце центральной улицы Крестовского кладбища. Широкая, красивая аллея с коваными лавочками вполне могла бы сойти за парковую, если бы кое-где из разросшихся кустов не проглядывали здоровенные каменные кресты и статуи.
Крики становится слышно, как только мы заходим за часовенку, пересекающую главную улицу на две равные части.
– Водка паленая, клянусь тебе, начальник! – дядя Сема, один из местных сторожей и беспробудный алкоголик по совместительству, заламывает руки перед молодым парнем скучающего вида в форме и с блокнотиком. – Всегда такую беру и ничего, а тут чуть не сдох, веришь?
– Верю, – со вздохом отвечает паренек, что-то чиркая на крохотных листочках. – В общем, ничего не видели, ничего не знаете.
– Ничего, начальник, – божится дядя Сема. – Вот те крест, ничего!
Еще двое таких же крайне незаинтересованных ребят курят в сторонке, в красочных эпитетах обсуждая последнюю игру нашей сборной по футболу.
Мне еще не видно участка, он спрятан за постриженными кустами и березой, которая стала значительно выше и толще с того момента, как я была здесь в последний раз. Чем ближе мы подходим, тем сильнее я замедляю шаг. Я боюсь увидеть то, что там.
– Чего тормозишь? – вопрошает Гордеев.
Я не отвечаю, злобно зыркаю на него, раздражаясь от того, что он мешает мне подготовиться к моменту.
– А вы кто будете? – обращает на меня внимание полицейский.
– Золотова Валерия Сергеевна, – представляюсь я, продолжая смотреть на кусты, за которыми нечто, что, я уверена, я видеть не захочу. – Я… дочь.
– Паспорт доставай, – подсказывает мне Игорь, и я лезу в сумочку за документами.
– Неприятно, конечно, Валерия Сергеевна, – болтает парень, записывая наши с Игорем данные. – Но вы не переживайте, ваш случай не единственный. Отморозки какие-то.
– Меня должно это успокоить? – искренне интересуюсь я.
– Лерочка! – из противоположных кустов на мой голос выкатывается Антонина Петровна. – Как же так, Лера? Как же рука-то поднялась?
Платок у женщины сбит на бок, цветастый сарафан вымазан чем-то красным, голос дрожит, а руки трясутся.
– А где скорая? – спрашиваю я, подходя и обнимая бабу Тоню.
– Так уехала.
– А что же они вам успокоительных не дали?
– Так я этому вызывала, – машет на дядю Сему рукой Антонина Петровна. – Все проспал, окаянный!
– Я пойду гляну, что там? – спрашиваю я ее. – Вы как? Держитесь?
– Да, да, конечно, – причитает бабулька мне в спину.
Гордеева рядом нет. Я вижу его коротко стриженную макушку над злополучными кустами. В голове на повторе один и тот же стишок, и я никак не могу выбросить его из мыслей.
Я двери не закрою,
Приду играть с тобою.
Еще пара шагов и я увижу то, что напугало бабу Тоню.
Давай играть, давай искать,
Чтоб я смог жизнь твою забрать.
Неужели он вернулся, чтобы вновь забрать мою жизнь?
Сначала я вижу Игоря. Он непривычно серьезен, смотрит сосредоточенно. Я прослеживаю за его взглядом и закрываю себе рот, чтобы не закричать.
Совместный памятник папы и тети Марины полуразрушен так, словно его били кувалдами. Куски камня с частями фотографий и надписей валяются вокруг. Все более или менее уцелевшее изрисовано всевозможными непотребствами и исписано гадкими словами.
Но не это меня поражает больше всего. Рядом еще одна могила. На нее я не глядела десять лет. Но теперь она привлекает внимание, она цепляет взгляд и не дает отвести глаз. Я, словно завороженная, делаю несколько шагов туда, пока меня не перехватывает сильная рука. Игорь прижимает меня за плечи к себе, то ли опасаясь моей истерики, то ли того, что я не увижу края и упаду прямо в разрытую могилу.
Она разворочена до самого гроба, который десять лет назад был идеально отполированным и самым дорогим из предложенных. Я помню, как покупала его. Теперь от гроба остались только переломанные доски, ужасным цветком торчащие вокруг разложенного десятилетием пребывания в земле тела.