— Ну, Ленок, ты что-то совсем забурела, — простонал я, словно получил по заднице кнутом. — Что на тебя сегодня нашло? Критические дни месяца? Какие-то проблемы в «Малахите»? Ты чё на меня бочку катишь?! Мансурова, коней попридержи!
— А ты думай! Головой думай, а не головкой! — крикнула она и пошла стелить постель.
В тот день мы легли рано. Она сразу же отвернулась от меня к стенке и начала дёргаться всем телом, — это была какая-то странная особенность её организма в момент засыпания. Когда я услышал её равномерное отчётливое дыхание, то медленно выпал из-под одеяла и на цыпочках отправился в ванную. Там я вытащил из стиральной машины заветную бутылку… Водка была тёплой и противной, но пошла хорошо.
Сидя на толчке, я пытался представить наше будущее, но его смутные очертания постоянно терялись из виду. Мне было совершенно непонятно, чем я буду заниматься в «Югре». На ум приходило только две ипостаси: мальчик на побегушках в шоу-балете Елены Мансуровой или швейцар в петушиной ливрее с галунами, в атласном цилиндре, с вечно протянутой рукой, — и то и другое не подходило мне по возрасту: для мальчика слишком стар, для швейцара слишком молод.
Я понимал, что в первую очередь она убегает от меня: ей невыносима моя бесконечная ложь, моя двойная жизнь, моё безразличие и холодок, которым я постоянно её окутывал. В нашем провинциальном городишке слухи разлетаются моментально — она всё знала про мои гусарские похождения, она ставила мне прогулы по ночам, но никогда не устраивала истерик. Возвращаясь под утро, я находил её крепко спящей в объятиях плюшевого медведя. Отсутствие ласки и внимания никогда не выбивало её из колеи. Внешне она выглядела спокойной и уверенной, жила под девизом «keep smiling», всегда была одержима только работой и творческими планами, а всё остальное казалось ей второстепенным.
Я сделал ещё глоток и вспомнил с улыбкой, как однажды ночью с шумом завалился домой… Прямо в прихожей скинул все шмотки (в багровых пятнах моей и чужой крови), разделся до трусов, прошёл к холодильнику и прямо из горла накатил грамм двести водки. Потом я принял душ, прошел в комнату, где спала Мансурова, включил верхний свет, достал из шкафа свежее бельё, джинсы, футболку, кофту, оделся во всё чистое. Перед тем как выключить свет, я долго разглядывал спящую жену — она даже не шелохнулась, так и продолжала пыхтеть в обнимку с моим плюшевым дублёром, сладенько причмокивая во сне, и только маленький слюнявый пузырёк надувался в уголке губ.
В ту ночь случилась то, к чему я так долго шёл: очередная «прогулка» закончилась кровавой резней. Но это событие не коснулось её, как и многие другие, происходящие в моей параллельной жизни.
Леночка всегда жила с широко закрытыми глазами, совершенно не замечая ужасов и мерзостей, царящих вокруг неё. Она выборочно пользовалась элементами жизни, как говорится, на своё усмотрение: не окуналась в негатив, не видела человеческих изъянов, ни с кем не конфликтовала, не замечала страждущих и не сочувствовала им. Она любила всех и никого в отдельности. Она, как солнце, согревала окружающих — всех без разбора, не вникая в их сущность и моральные качества, и люди тянулись к ней как к безусловному источнику света, добра и тепла.
У неё всегда был крепкий сон и прекрасный аппетит: в отличие от меня её никогда не тревожили по ночам кровавые мальчики и уж тем более не являлись к обеду. Когда я возвращался под утро после гулянок, она не встречала меня у порога с воспалёнными от бессонницы глазами, а дрыхала с упоением, без задних ног. Просыпалась она только тогда, когда я тихонько вползал под одеяло, и то — буквально на секундочку, чтобы поцеловать меня и вновь отправиться в объятия Морфея. В такие моменты она даже не открывала глаз.
В ту страшную ночь я вышел из подъезда с чёрным пакетом в руках. Потом я долго пытался поджечь свою одежду, но она почему-то не горела, не схватывалась пламенем, а только лишь дымила, источая при этом прогорклый запах тлеющей плоти. Мои шмотки, наверно, были насквозь пропитаны кровью и потом.
Густой белый дым вертикально уходил в звёздное небо. В проёме между высотками опочила жёлтая слегка обглоданная луна. Я закурил и терпеливо ждал, когда огонь подхватит и унесёт эту зловонную кучу. И вот наконец подул слабый ветерок — появились языки пламени, но кроссовки всё равно отказывались гореть, потому что «adidas» в огне не горит и в воде не тонет, — удивительное немецкое качество.