— Ничего не меняется в этом подземелье, — произнёс я, аккуратно присаживаясь на краешек деревянного подиума.
Потом я впал в некое оцепенение — это когда в голове автономно происходит какая-то мыслительная деятельность, но результаты её остаются за рамками твоего понимания: просто мелькают какие-то картинки, всплывают какие-то давно забытые детали, на задворках слышны какие-то голоса, а потом ты просто клюёшь носом, и всё повторяется по кругу.
Я не знаю, сколько просидел в этой камере, но в один прекрасный момент щёлкнул затвор и отошла массивная железная дверь.
— Мансуров, на выход.
После того как меня выдернули из камеры, привели в кабинет начальника ГОМ-1. На входе висела табличка с надписью «Анатолий Сергеевич Анохин». Вид у начальника был очень суровый: колючий пронизывающий взгляд, коротко стриженный (почти лысый) череп, оттопыренные уши, тонкие губы, чуть надломленные презрительной ухмылкой, — он чем-то напоминал бульдога из мультика «Том и Джерри», одетого в милицейскую форму. Его дряблые, пронизанные синими капиллярами щёки свисали вдоль скул, а нос был слегка вздёрнут и имел широкие ноздри, из которых торчали два пучка волос, — всё это дополняло образ настоящего легавого пса.
— Присаживайтесь, — сказал он низким грубым голосом, обращаясь ко мне.
— Наручники снимите, — приказал он охране; это были два неказистых мента.
— Товарищ подполковник, опасный субъект, — попытался предостеречь его сержант.
Анатолий Сергеевич приподнял кустистую бровь, что могло означать лишь одно: «Что? Ты хочешь сказать, что он опаснее меня?» — повисла пауза… Сержантик достал из кармана ключ и снял с меня браслеты. Анохин смотрел на меня тяжёлым взглядом, словно пытался раскроить мой череп, и ничего не говорил до тех пор, пока охрана не ушла за дверь. Мы остались в кабинете вдвоём. Было слышно, как пролетает муха.
— Ну что, Эдуард Юрьевич, угрелся ты в очередной раз, — пробасил он и чуть кашлянул для убедительности. — И угрелся капитально.
— Ну вообще-то это решает суд, гражданин начальник, — парировал я, глядя ему прямо в глаза.
Он приподнял со стола деловую папку, подержал её на ладони и небрежно бросил на стол.
— Тянет как минимум года на четыре, — молвил он с авторитетным видом, а у меня отлегло: значит разговор пойдёт о каких-то мелочах.
— Что-то Вы загадками говорите, гражданин начальник…
— Хочешь конкретики? Давай… Такой тебе вопрос, гражданин Мансуров… А что ты делал в пять утра тринадцатого августа этого года?
— Я не помню, что я делал во вторник на прошлой неделе, — ответил я. — А в чём, собственно, заключается делюга?
— Делюга, — повторил он, скривившись в саркастической ухмылке, и потянулся за пачкой сигарет…
Неспешно закурил. Небрежно бросил зажигалку на стол. Как паровоз окутался клубами табачного дыма.
— Вы бы могли не курить, гражданин хороший, — попросил я, — а то я недавно бросил…
Он толкнул в мою сторону пачку и грубо хохотнул.
— Закуривай… Потому что в тюрьме — это единственное удовольствие… Ну, может быть, ещё поспать… да поесть.
— Поесть? Это вряд ли, — усомнился я и решил продолжить тему разговора; к тому моменту я уже понял, что речь пойдёт о драке на улице Циолковского в день моего отъезда на юг.
— В тюрьме вообще все удовольствия сомнительные, гражданин начальник, — с умным видом рассуждал я, закинув ногу на ногу, и при этом пытался восстановить в памяти уже забытую историю. — Там даже алкоголь и наркотики не приносят наслаждение, потому что не можешь как следует расслабиться. Там вообще всё имеет реверсивный характер, поэтому я в тюрьме не пью, не курю, не употребляю наркотиков, не играю в карты и не шпилю петухов. Я просто сижу ровно на табурете и жду окончания срока.
— И это правильно, — подытожил Анохин и красивым жестом открыл папочку.
— Это всё лирика, — заметил он. — Вернёмся к нашим баранам.
— Давайте… Насколько я помню, их там было двое, и ещё одна… овца… которая всю эту кашу заварила.
Подполковник артистично распахнул свои выразительные глаза и воскликнул радостным баритоном:
— Ну вот и память прорезалась! Слава Богу! Это значительно ускорит процедуру дознания… Я уж подумал, что ты решил собрать рогом половики — поиграть в несознанку.
— А зачем? Я же хочу выйти под расписку… На кой чёрт мне сдался этот следственный изолятор! Так что будем сотрудничать, Анатолий Сергеевич. Задавайте вопросы.
— Эх, люблю адекватных людей! — обрадовался он. — У следователя всё подпишешь и можешь хоть сегодня идти домой. Я не против… Не собираюсь задерживать приличного человека в этих стенах… Но… — Он сделал многозначительную паузу. — … есть один человек, который тоже хотел бы поговорить с тобой на эту тему, и тогда, возможно, вся эта канитель с судопроизводством не понадобится… Если, конечно, вы достигните мирового соглашения на определённых условиях. Понимаешь?