— Да, конечно! — ответил я, и потянулись длинные тягучие минуты ожидания, которые плавно перетекали в навязчивые мысли: «А может, я ему не нужен без денег? Он же знает, как там всё было на самом деле. Наверняка, сынуля ему поведал правдивую историю, а это уже папаша начал строчить белыми нитками… Мусор поганый! Если дело дойдёт до суда, то у меня нет шансов — чистая хулиганка. Наверно, надо искать таксиста. Хоть какой-то будет свидетель защиты и противовес в моём деле… А может, я всё-таки ему не нужен без денег?»
Мысли бегают как пони по кругу, а мимо снуют люди. Я вижу только их ноги и грязную обувь, потому что моя голова клонится всё ниже и ниже. Навязчивые мысли превращаются в бессмысленный поток сознания, а на внутренней поверхности век мелькают чёрно-белые картинки… И вдруг я понимаю, перед тем как уснуть, что свобода выбора всё-таки есть, но наказание за наши поступки неотвратимо, — именно это правило мы зачастую принимаем за фатализм, но тем не менее каждый человек формируется в противостоянии миру, и каждый человек — это саморазвивающийся проект, наделённый от предков своих — но отнюдь не от Бога — какими-то целевыми установками.
«Я свободен. Я творец своей жизни, и никакого проклятия Хэнжера нет», — подумал я, и голова моя упала на грудь, и серая мраморная плитка растворилась в полной темноте…
Я не знаю, сколько я проспал — пять минут или целую жизнь, — но проснулся я другим человеком: мир стал совершенно понятным и структурированным, мир стал удобным для проживания. «Бояться смерти так же глупо, как бояться наступления ночи, — подумал я. — А тюрьма — это всего лишь проверка на вшивость… Этакий quest».
В этот момент хлопнула дверь и мимо прошёл капитан Карпухин. Он не обратил на меня никакого внимания, хотя я пристально смотрел ему в лицо, — казалось, он был чем-то озабочен или слишком вымотан. Кепка у него небрежно валялась на затылке, а серый плащ был таким мятым, словно он на нём выспался. В целом у него был крайне неухоженный вид.
— Гражданин начальник! — крикнул я ему в спину.
Он оглянулся и посмотрел на меня недовольным взглядом: ну какого чёрта ты припёрся, что вам всем от меня надо, что вы все ко мне привязались?
— Здравствуйте! — воскликнул я и широко улыбнулся; настроение у меня было очень приподнятое, и я бы даже сказал, шаловливое.
— Н-н-не ожидал так быстро увидеть, — пробормотал Карпухин, опустив ответное приветствие, и взгляд его поплыл в сторону…
— А что такой вид расстроенный, гражданин начальник? Машинка Зингера сломалась?
Он нехотя улыбнулся и выдавил из себя:
— П-п-пройдёмте в кабинет.
Разговор между нами был долгий: старший оперуполномоченный Карпухин буквально уговаривал меня не ломать себе жизнь, удивлялся моему легкомыслию и безотчётному героизму, и всё норовил дотронуться до меня рукой, эдак по-отечески, — при этом выражение лица у него было настолько жалостливое, что мне становилось просто смешно и я откровенно потешался над ним, не выбирая слов и тональности.
— Д-давай ч-чайку п-п-попьём, — предложил он, окончательно зайдя в тупик.
— Спасибо. Не надо… В тюрьме попью… настоящего купеческого… с белым сахарком.
Карпухин пригорюнился: он не ожидал от меня такого упрямства, и было совершенно очевидно, что он не желает садить меня в тюрьму, поскольку ему это было не интересно с финансовой точки зрения. Ему нужны были от меня только деньги: в его понимании это был главный императив правосудия. Если бы я убил его сына, то он, наверно, потребовал бы полмиллиона, не меньше. Я не могу сказать, что Карпухин был плохим человеком, — просто он был продуктом своего времени и той системы, которая его сформировала. Что бандиты, что менты — мы все прошли через девяностые.
— Ну ладно, я, к-к-конечно, п-понимаю, что п-п-п-пятьдесят косарей это м-м-много, — вдруг заговорил он вкрадчивым голоском. — Мы м-м-можем п-п-пересмотреть наше с-с-соглашение… — Он очень сильно заикался, но при этом сохранял благодушный вид; его голубиный кадык дёргался при каждом слове с приставкой.
— Ну значит так, — подытожил он, — я даю т-тебе срок до п-понедельника… С-сорок тысяч… Жду т-тебя утром… в девять.
Я откинулся на спинку стула и смотрел на Карпухина через прицел своих прищуренных глаз; я был совершенно уверен, что он посыпался и что я могу ещё скостить цену моей свободы. Но я не хотел покупать свободу и уж тем более брать её с руки какого-то мента. Свобода — это состояние души, которое не купишь ни за какие деньги, — ты можешь быть независимым даже в тюрьме, а можешь быть ковриком для ног, имея все возможности и привилегии свободного человека. Я криво усмехнулся и сказал: